[nick]Джигсо[/nick][status]зверь на воле[/status][icon]http://s8.uploads.ru/HPi5k.jpg[/icon]
Когда она обмякает в его руках, а кровь перестает толчками выплескиваться из перерезанного горла, Джерри не сразу ее снимает с себя, а медлит, баюкая ее в руках, как будто она по-прежнему жива, даже не вынимает из нее, и у него по-прежнему стоит, хоть он только что кончил, как будто он перебрал веселых таблеток на заводной вечеринке с блядями.
И хотя он знает, что Флэгг уже близко, все равно медлит - но затем в ее мертвом теле принимается ворочаться та тварь, напоминая о себе, и Джерри приходится вспомнить, что это еще не все.
Ее мертвое тело в его объятиях, на его хере, ее кровь, в которой он будто выкупался, стекающая на белый диван, белый ковер, даже на стеклянные стол рядом - еще не все.
Он укладывает ее на стол, как она и хотела - вот сейчас ее тело кажется действительно чужим, куклиным: тяжелое, неподвижное, неуклюжее. Ничего общего с ней настоящей - и Джерри почти жалеет, что она больше не будет такой, как раньше.
Впрочем, пожалеть как следует он и не успеет - и у него есть дело.
Он раскладывает ее на столе, как кусок мяса, приготовленный для разделки, берется за другой нож, с зазубренным лезвием.
Ее живот идет волнами, младенец - если это вообще младенец - не хочет умирать, но Джерри встает над столом на коленях, режет, кромсает, растягивает, как будто хочет помочь бабочке вылупиться из кокона, и вот наконец посреди месива крови и ошметков околоплодного пузыря шевелится эта тварь.
Вполне себе младенец - ни рогов, ни копыт, но когда этот младенец открывает глаза, затянутые зияющей адом темнотой, жетоны на цепочке снова оживают.
Цепочка жжет, прожигает до мяса, Джерри хватается за жетоны, дергает, но с таким же успехом Иисус мог пытаться сбросить свой крест - жетоны только глубоко прожигают ладонь, к запаху крови примешивается вонь паленой плоти.
Боль такая, что Джерри никак не удается загнать ее в клетку - никак не удается с ней справиться.
Он роняет нож, отшатываясь, все еще безуспешно пытаясь сбросить цепочку, а потом в его голове звучит голос, который он пытался забыть.
Не надо, Джерри. Нет над тобой его власти, Джерри. Скажи это. Повтори за мной.
Такой очень усталый голос - почему-то Джерри вспоминает миссис Уэзэрби, она была одной из тех немногих воспитательниц в приюте, которая действительно хорошо относилась к подопечным.
- Нет надо мной твоей власти, - хрипит Джерри прямо в лицо этой твари, прикидывающейся младенцем, и снова дергает жетоны, зажатые в кулаке. Цепочка поддается, оставляя на шее глубокую борозду. Джерри отшвыривает ее в сторону, жетоны и кольца соскакивают с покрытого инеем металла, теряются в ковре, уже далеко не белоснежном.
Младенец слабо хныкает, негромко мяукает - и тут в голове Джерри начинается настоящий ад: он слышит вопль Флэгга, слышит стоны тех, кто остался внизу, слышит, как визжат тросы поднимающегося лифта...
Из носа хлещет кровь - так можно и от кровопотери сдохнуть, внезапно думает Джерри. Это шутка - первая шутка за очень-очень долгое время, и он хохочет - может, не слишком правильно, не слишком весело, но искренне.
Хохочет, нашаривая нож. Хохочет, поднимая его в замахе.
Хохочет, пригвождая младенца к телу мертвой женщины, из которой тот должен был появиться на свет.
Лезвие царапает кость, подрагивает, младенец издает тонкий визг, который бьет Джерри по ушам, визжит и вертится, и Джерри выдергивает нож, покрепче вцепляясь в скользкую от крови рукоятку, а затем всаживает нож снова. И снова. И снова.
И когда визг прекращается, Джерри больше ничего не слышит долгую, прекрасную минуту.
Молодец, Джерри. Я так горжусь тобой, мальчик.

Хенрида выворачивает у дверей, но Джерри смотрит на Флэгга, сжимая в одной руке нож, а в другой - передатчик.
- Нет! - Флэгга будто вздергивает над полом, он зависает в паре футов, подбитые носы его выебистых ковбойских сапог не касаются ворса ковра.
Джерри швыряет ему под ноги нож, залитый кровью, сплевывает кровь изо рта - кровотечение из носа никак не уймется, но ему и в самом деле похер.
- Нет!!!
Этот крик выбивает бронированные стекла пентхауса, проносится по помещению, сшибая со стен картины. Мертвая поверхность телевизора идет трещиной, как и стеклянная столешница под женщиной. Ожоги на груди и шее Джерри начинают саднить еще сильнее, будто его макнули в спирт.
Но это херня. Это все херня - не херня лишь то, что под этим воплем, в котором и хриплое тявканье шакалов, и трещотка гремучек, Джерри не может и двинуться.
В его теле появляются и проходят все стадии раковые новообразования, член съеживается и повисает мертвым придатком, покрытым язвами и белесыми разводами, гнойные фурункулы расцветают на груди и лице, глаза затягивает пленка катаракты.
Плоть будто гниет заживо, разлагаясь под этим воплем, кожа обтягивает череп, будто Джерри несколько месяцев как мертв, слезает с плеч, обнажая багровое мясо, истекающее гноем.
Мэй поворачивает голову на своем столе и улыбается.
- Да, Джерри. Да.
И Джерри нажимает тумблер передатчика.

В первый момент кажется, будто ничего не происходит, но затем на подземной парковке срабатывает внешний детонатор, запуская цепную реакцию, и четверть тонны тротила взрываются прямо в центре Лас Вегаса.
Короткая дрожь под ногами, потом толчок - Ллойд, блюющий у стены, еще успевает понять, что это, мать ее, бомба, бомба, которую припер сюда совсем отъехавший Нянька...
А потом весь центр города оказывается смят, как конфетный фантик - только что мигающий огнями и обещающий награду, он за считанные секунды превращается в братскую могилу под поднятой в небо красной пустынной пылью.
Койоты прижимают хвосты, заползают в заросли креозота, скорпионы закапываются в песок, Запад содрогается будто в родовых потугах, и волна этих бесплодных мук доходит до Колорадо, будя тех, кто ждет вестей.
Над горизонтом поднимается зарево, будто самое лучшее четвертое июля. Матушка Абигайль закрывает глаза и складывает ладони для благодарственной молитвы - и просит у Господа снисхождения к тем, кто исполнил его волю.