Новое поколение спиногрызов, сделавших свалку местом светских тусовок, Энди вежливо игнорирует. Они им не папочка с мамочкой, и вся молодежь Скрэнтона, кроме совсем уж завзятых ботанов и стесняшек, прошла через свалку и сомнительные развлечения на свалке – вроде того холодильника. Жаль, кстати, его нет, на его месте стоит продавленное кресло. А вот дерево в цветных лоскутах и заросли полыни на месте.
И чувство свободы тоже. Той самой, удивительной, неповторимой свободы, которая исчезает вместе с детством. Постепенно уходит, уступая место взрослым заботам. Учеба, работа, первые потери, первые приобретения. Они очень торопились повзрослеть, все казалось, что там – во взрослой жизни – их ждет все самое интересное. Интересного, конечно, было много, но самое лучшее – оно осталось там, в детстве, может, она это и пыталась сейчас найти, затащив Джима на эту свалку.
Тут, конечно, можно найти все, что угодно. Энди пинает ногой сдувшийся мяч, наступает на вазу с трещиной, ее агрессия счастлива от возможности разрушать, она, конечно, уже кое-что сегодня разрушила, но честное слово, многое бы отдала за возможность выпустить пар – а свалка для этого замечательное место. Идеальное место для тех, кто находит удовольствие в разрушении.

- Пошли, - тянет она Джима в сторону от мусорной гряды, за которой засели мальчишки. – Не будем портить детям веселье.
Там, в стороне, громоздится пикап с проржавевшим кузовом, Энди ухмыляется зубасто – хорошее место для свиданий. Не тех, которые проходят официально, для таких всегда были кафетерии и кинотеатры. Но некоторые парочки по разным причинам предпочитали не светиться, а, кроме того, обжиматься всегда было удобнее подальше от строгих взглядов взрослых.
И вот они уже те самые взрослые – кто бы мог подумать.
Харрисон никогда не было любопытно, что случилось со всеми теми, кого они знали раньше – ей было достаточно того, что они с Джимом не потерялись, не разошлись, не превратились в чужих. Но сейчас ей интересно, да. Интересно, всех их – их прежних друзей, знакомых, тянет сюда? Не на свалку, ладно, но в прошлое их тянет?
- Странное чувство, да? Как будто прошло всего несколько дней, с тех пор, как мы были тут в последний раз… - делится она с Джимми своими мыслями, делится легко, у них это всегда было легко.
С Джимом ей никогда не приходило в голову, что она должна быть другой. Должна думать о другом. Хотеть другого. Измениться. С парнями у нее так не получалось, стоило начать с кем-то встречаться, как сразу оказывалось, что что-то в ней не так. Слишком громко смеется, слишком любит пошлые шутки, слишком умная, слишком худая, слишком толстая, и каждый рвался хоть что-то в ней изменить, но Андреа никак не могла понять – к чему это? Так что, наверное, пока она не встретит такого, как Джимми, у нее ничего ни с кем не выйдет, не стоит и пытаться.

Возле пикапа стоит старый телевизор – очень старый, с выпуклой, слепой линзой. Задняя панель выдрана, торчат провода. На него кто-то взгромоздил свинью-копилку с ядовито розовым фаянсовым боком и косыми глазами, ужасно уродливая вещица, трудно представить себе, что она стояла у кого-то дома. Энди поднимает с земли палку, примеривается, бьет по свинье. Со всей силы. Со всем удовольствием. Свинья разлетается осколками.
Энди смеется – совершенно счастливо, громко, от души. Смотрит на палку в своих руках – на Джима.
- Как же здорово. Хочешь попробовать, Джимми? Серьезно, давай! Давай разобьем тут все! Давай, ломай-круши!
Ломай-круши – кричали они в детстве, носясь по свалке.
Ломай-круши!
Иногда их прогоняли. Иногда взрослые вспоминали о том, что есть свалка и что детям на свалке не место. Тогда приходилось убегать, но это тоже было частью игры. Риск был частью игры. К тому же, их с Джимом никогда не ловили, они быстро бегали, а свалка заканчивалась на пустыре, за которым был ручей, потом лес, и старая железная дорога. Андреа не вспоминала об этом. Много лет не вспоминала, а вот теперь уверена, что нашла бы и железную дорогу, и старый амбар рядом с закрытыми глазами.
[nick]Андреа Харрисон[/nick][status]подруга в законе[/status][icon]http://c.radikal.ru/c11/2002/4a/9885c652bc9e.jpg[/icon]

Брэнди – это, конечно, не из детства, скорее уже из их юности. Первое похмелье оттуда же. Первые свидания, иногда до тошноты неловкие, хотя, бывало и наоборот. Например, с Майком ей понравилось целоваться. Для старшеклассника он очень умело целовался и язык у него был замечательный, тяжелый и медлительный, но придурок сам все испортил, начав распускать о ней грязные сплетни. Что внушило Энди нездоровое недоверие к мужчинам, которые хорошо целуются.
Харрисон запивает воспоминание, одобрительно кивает Джиму – он понимает. Джимми всегда понимает. Допивает бутылку, чувствуя, что голова уже кружится, не очень хороший знак, у нее все шансы завтра весь день страдать от похмелья, но это же завтра, так? Завтра будет завтра, а сегодня – это сегодня.
- Давай, - ставит пустую бутылку на место разбитой свиньи. – Она твоя, большой парень, Покажи класс!
Из-за мусорной гряды осторожно выглядывают спиногрызы, привлеченные необычным оживлением. Когда налетает ветер, с той стороны отчетливо тянет травкой. Энди, которой уже сам черт не брат, приветливо машет спиногрызам рукой.
Она, вообще-то, только разогревается, оглядывается по сторонам в поисках достойных мишеней. Находит – это же городская свалка. Андреа видит вазу, почти точную копию той, что стоит в квартире Марка, хватает ее, тащит к пикапу. Отличная добыча. Поискать, так и еще что-нибудь найдется.

Когда она в первый раз попала в квартиру к Марку, у нее прямо рука тянулась заплатить за билет, потому что это был какой-то музей, мать его так.
Эту гравюру любила его бабушка, а это фотография его прадедушки. Это вино такого-то года – ты чувствуешь, какой букет? Энди не чувствовала, и не считала нужным притворяться, будто чувствует разницу. Одно вино кислее, другое слаще, ну, на этом, пожалуй, все, хотя белое вино от красного она отличит. Это ей по силам. И, в общем, дело не в том, что она не понимает, что такое память. Сохранила же она дом, сохранила его почти нетронутым, со всем, что осталось от деда и бабки. Понимает. Но не понимает, зачем из вещей делать культ.
У Пэм, кстати, это тоже есть – вот эта любовь ко всяким красивым вещичкам. Ну и зачем она опять думает о Памеле, спрашивается? Они все равно помирятся. Энди даже мысли не допускает, что Пэм это все всерьез. Глупая попытка манипуляции, глупая и жестокая – вот что все это значит, не больше.
Так что наслаждайся каникулами – говорит она себе. Этими каникулами для тебя, для Джима. Все равно это ненадолго, от реальной жизни не убежать, что хочешь делай. Он вернется к Пэм и Коди, она вернется к работе. Но у них будут эти несколько дней – как подарок. Да, это как подарок.

- Ты никогда не говорил, большой парень, почему тебя понесло в армию, в морпехи, я же видела твои оценки, ты мог бы поступить в любой колледж, а с твоими успехами в баскетболе у тебя бы не было проблем со стипендией.
Не говорил – она не спрашивала, ну, потому что это был его выбор, а Андреа готова была поддержать любой выбор Джима, она даже Пэм попыталась как-то хоть немного полюбить. Не вышло, конечно, но потом появился Коди – и вот тут Энди уже все сердце мальчишке отдала, потому что он был копией Джима. И внешне, и характером, и когда Джим был в Ираке, она возилась с пацаном, и прямо чувствовала, что Джимми-Ракета с ней. Хотя бы его мелкая и очень симпатичная часть.
- Я вырасту и на тебе женюсь, - заявил Коди, когда ему исполнилось пять лет.
Пэм схватилась за сердце.
- Ты не можешь жениться на Андреа! Она же будет совсем старая, когда ты повзрослеешь!
Тут Энди захотелось придушить Пэм, честное слово, придушила бы, но нехорошо оставлять спиногрыза без матери.
- А я все равно женюсь, - задорно заявил пацан, и они ушли вместе строить базу пришельцев из лего.
[nick]Андреа Харрисон[/nick][status]подруга в законе[/status][icon]http://c.radikal.ru/c11/2002/4a/9885c652bc9e.jpg[/icon]

Шутки шутками, а у Джима хватит мозгов и для Гарварда. И Андреа нравится, как он об этом говорит. Спокойно, рассудительно. Вот сейчас это ее Джимми и честно, у нее от сердца отлегает. И нечего было держать его в больнице, все, что ему было нужно – это передохнуть. Расслабиться. Главное – расслабиться, потому что рядом с Памелой это невозможно. Она сама не умеет и другим не дает, вечно придумывает проблемы, которые нужно решать и срочно. Вот бы кому в больнице полежать и таблеточки попить – недобро думает Энди, которая, если что, всегда на стороне Джима. А для чего еще нужны друзья?
Значит, книги про Джека Райана и рассказы дедули. Убойное сочетание, что сказать.
- Я как-то спросила Молли, сколько правды в рассказах дедули, она долго молчала, потом ответила: достаточно, чтобы я их не любила.
Молли не любила рассказы Джека Харрисона, не любила фильмы про шпионов, не любила подвал, который дед превратил в бункер, намереваясь переждать там Третью Мировую. Но любила своего мужа. Если бы Энди нужно было привести пример идеальной семьи, она бы рассказала о Молли и Джеке Харрисонах. И если нет шансов прожить жизнь с кем-то вот так – то нет смысла и начинать.
- Автограф это так мило, Джимми, я сейчас расплачусь от благодарности, я-то рассчитывала что ты, как минимум, возьмешь меня с собой! Ну ладно, так и быть, просто упомяни меня в своей благодарственной речи. Очень хочу прославиться.
Андреа ищет взглядом еще что-нибудь. Что-нибудь, что можно расколотить

- Почему гражданское право? Знаешь, я тебя разочарую, наверное, но ничего такого, никаких героических историй, мне это просто нравится. Ну и иногда случаются дела, когда людям действительно нужна помощь, и я рада им помочь. И, когда у меня будет своя контора, смогу помогать больше.
Нет, она не герой. Она, скорее, азартный игрок – придумала себе цель, идет к цели, и ей нравится, ей интересно. Плюс дух соперничества – а конкуренция в области гражданского права жесткая. Словом, весь набор, чтобы Энди чувствовала себя в своей тарелке.
- Ну и быть в центре внимания, конечно, как без этого… Мне нравится право, Джимми, но я бы не хотела предоставлять услуги адвоката плохим парням, нарушившим закон, а мы знаем, как это бывает – у кого деньги, у того и хороший адвокат. Так что окучиваю свой огород, улаживаю имущественные споры и вопросы опеки. Когда-нибудь, лет через двадцать, когда мне все это надоест, открою свою розыскную контору и буду играть в крутого детектива. Пойдешь ко мне работать, большой парень?

Харрисон воинственно помахивает палкой, подкидывает в воздух банку из-под колы, размахивается, мажет.
Из лагеря болельщиков доносятся разочарованные выкрики.
- Эй, - возмущается Энди. – Всего лишь рука дрогнула. Не считается!
Второй удар удачнее, банка красиво летит над свалкой, удар на сто баксов.
В кармане вибрирует телефон.
Энди вытаскивает, смотрит – сообщение от Марка. И она, конечно, не хочет быть сукой, но честное слово, разве они не сказали друг другу все? Если и нет, она на сегодня закончила, и Она решительно ставит телефон на беззвучный режим. Вечер слишком хорош, не надо его портить.
- Разобьем телек? – предлагает она. – Вместе, на раз-два-три. Ломай-круши!
[nick]Андреа Харрисон[/nick][status]подруга в законе[/status][icon]http://c.radikal.ru/c11/2002/4a/9885c652bc9e.jpg[/icon]

Наверное, все мы живем с ощущением, что самое страшное нас минует. Обойдет стороной. Что самое страшное, самое ужасное может случиться с кем угодно – с соседями, со знакомыми, со знакомыми знакомых, но не с нами и не с нашими близкими. Но когда она спускается вниз, к бассейну, прихватив с собой толстовку – на случай, если кто-то из них замерзнет – и видит лицо Джима, то сразу понимает, что это случилось. То самое страшное, что разделяет твою жизнь на «до» и «после». 
- Коди? – только и спрашивает она, потому что у Джима такое лицо, такое лицо, как будто мир только что рухнул, рассыпался обломками ему под ноги. Она никогда не видела у него такого лица, и такой страшной боли в глазах и непонимания – за что? Почему?
Болен – строит она предположение, молясь, чтобы это было так, чтобы это была только болезнь, аппендицит или ветрянка, да даже перелом, ладно, ладно, дети постоянно себе что-то ломают, заживет, главное… Андреа боится это даже подумать, додумать эту мысль до конца. Главное, чтобы он был жив.
Джим шевелит губами, как будто пытается протолкнуть через себя слово, то самое слово, и Энди понимает, что не хочет слышать это слово. Как только Джим его скажет – все, все, ничего не вернуть.
Но он говорит это слово. Андреа делает шаг вперед, обнимает крепко, изо всех сил, держится изо всех сил, чтобы не расплакаться, но сейчас нельзя.
Погибли – вот это слово. Вот то самое страшное слово, которое Джимми все же смог сказать, и его было больно говорить, больно слышать, а еще больнее носить в себе.
Им теперь всегда носить это слово в себе, неровным, грязным осколком, который не вытащить, который будет резать и резать, до крови.
Погибли. Коди и Памела. Автокатастрофа на трассе, грузовик не справился с управлением, должно быть водитель уснул за рулем, выехал на встречную полосу. Все это  объясняет уже ей смертельно уставший, но смертельно вежливый сержант Махоуни, потому что она выхватывает телефон у Джима и требует повторить, сказать это ей, подтвердить, что это не какая-то гребаная ошибка, это же может быть ошибкой?
Нет, сожалеет сержант, ошибки быть не может.
И говорит то самое:
- Нужно опознать тела. Мистер Халперт может подъехать и опознать тела?
Нет – хочет сказать Андреа, держа Джима за руку, ей кажется важным держать его за руку, не отпускать, даже если ему это в тягость. она просто боится его отпустить, потому что, видит бог, это не то, с чем можно справиться в одиночку. Энди не уверена в том, что вообще можно с этим справиться. Хоть когда-нибудь. Потому что тот урод, уснувший за рулем, он же целую жизнь отнял у Джима, всю его жизнь у него отнял, потому что Коди был всей его жизнью, и Памела, сын и жена были смыслом его существования – он все для них делал, что угодно для них бы сделал. И вот, двое мертвы и третий все равно, что мертв, потому что нельзя так, нельзя…
Энди закрывает глаза, говорит себе – соберись. Соберись, Харрисон, не время раскисать, не время думать, почему все так, а не иначе. Почему именно на Джима, на самого лучшего друга, отца и мужа свалилось такое. Есть то, что должно быть сделано прямо сейчас.
- Да, я привезу его, сержант.

Если ее остановят по дороге – это серьезно повредит ее работе, содержание алкоголя в крови у нее явно больше нормы, но Андреа сейчас плевать на ее тщательно выстраиваемую адвокатскую карьеру. Им нужно в Филадельфию, она отвезет Джима в Филадельфию.
- Надо ехать. Джимми.
Что говорят в таких случаях? Мне очень жаль?
Херня, думает Андреа, поворачивая ключ в замке зажигания. Херня эти слова, соболезную, мне очень жаль, какая трагедия – полная херня. Тот, кто их говорит, даже близко не понимает, какая это трагедия, когда отец и муж теряет сына и жену. Она будет рядом, конечно она будет рядом с Джимми, об этом и говорить не нужно, и сделает все, что потребуется. Все эти похороны, все эти соболезнования, выбор гроба, выбор цветов. Она уже проходила через все это – это все равно, что тянуть и тянуть больной зуб, тянуть и тянуть, нужно, никуда от этого не денешься, но больно, постоянно больно. Так, что когда это все заканчивается, когда из дома уходит последний соболезнующий, оставляя на столе запеканку, а в книге пару уместных строк, чувствуешь мимолетное, иллюзорное облегчение. А потом на тебя наваливается понимание того, что это навсегда. Есть только могильная плита на кладбище, есть вещи в доме, есть фотографии – а больше ничего нет. Она будет рядом. Но она их не вернет – Коди и Пэм. Она хотела бы, очень хотела, но не может, никто не может.

Коди и Пэм лежат на железных столах. Патологоанатом по кивку поднимает простыню. Андреа до последней секунды надеялась, что ошибка все же возможна и знает, что Джимми на это же надеялся, хотя они об этом не говорили, вообще ни о чем не говорили с той минуты, как сели в машину. Но никакой ошибки – последняя надежда гаснет как только поднимается эта чертова простыня, сначала над одним телом, потом над другим, меньше. У Пэм очень удивленное лицо и уже засохшая кровь на виске, в волосах, так много крови… Энди стискивает ладонь Джимми в своей, так крепко, что, наверное, ему больно, но даже если она ему пальцы сломает, это не будет больнее того, другого. Того, что он сейчас чувствует, а она никак, никак не может облегчить ему эту боль.
А потом доходит очередь до Коди и тут уже Андреа отворачивается, зажмуривает глаза, чтобы прогнать слезы. Коди, ребенок Джима, которого она любила, как своего. Которому она выбирала лучшие подарки на день рождения и Рождество, которого баловала, не смотря на неодобрения матери. Которым гордилась – всеми его рисунками, на которых было не особо разобрать, где дом, где солнце и кто этот синий огурец. Коди как будто крепко спит. Крепко-крепко спит.
Она смотрит на Джима, патологоанатом смотрит на Джима, сержант Махоуни смотрит на Джима – он должен кивнуть, чтобы смерть Коди и Памелы Халперт стала фактом.

Спустя два дня все закончено – все эти ужасные вещи, которые сопровождают уход людей в мир иной, и Коди и Памела Халперт нашли последний приют на кладбище, среди аккуратно постриженной травы, под гранитной плитой с надписью «горячо любимые». Мать Пэм плакала и плакала, трясясь от рыданий в своей черной шляпе с вуалью и черном шелковом платье, и Энди бы сочувствовать женщине, потерявшей единственную дочь и единственного внука, но ей отпущено слишком мало сочувствия, к тому же старая грымза не постеснялась обвинить Джима в том, что произошло. Он недоглядел. Он виноват в том, что Пэм была так расстроена, что решила уехать к матери, его всегда не было рядом.
Энди, не выдержав, подхватила старуху под локоток и утащила в сторону – хватит с Джима всего этого дерьма, и мать Пэм еще долго плакала и твердила, что не выдержит, она такого не выдержит. Может и так, но Андреа другое тревожит – выдержит ли Джим?
Они стоят у могилы –все уже разошлись, а они стоят под жарким солнцем, и вокруг гребаный чудесный денек, даже гребаные птички поют, как будто ничего не случилось, как будто жизнь продолжается.
- Не нужно тебе пока возвращаться домой, Джимми. Давай. Пошли. Возвращаемся в Скрэнтон.
Ему нужно место, чтобы выждать время, переждать, пересидеть. Нора, куда можно заползти, чтобы попытаться как-то заново собрать свою жизнь – по кирпичику, зная, что все будет криво и косо, что так, как раньше никогда не будет. И Энди считает, что дом Молли и Джека Харрисонов – то самое место. Джим, хотя бы, не будет нам натыкаться на каждом шагу на игрушки Коди и на вещи Пэм.
Это жестоко – вот так выдергивать его из его прежней жизни, которая все же была счастливой, Энди знает, что была. Но так будет лучше для него.
[nick]Андреа Харрисон[/nick][status]подруга в законе[/status][icon]http://c.radikal.ru/c11/2002/4a/9885c652bc9e.jpg[/icon]

Ну да – хочет возразить Андреа на фразу Джима о том, что он понимает того мужика, из «Кладбища домашних животных». Помнит она тот фильм, да вместе они его и смотрели, они, наверное, все красные фильмы вместе пересмотрели. Ну да – ты их закопаешь на индейском кладбище, а потом они восстанут, придут и убьют тебя, потому что стали кровожадными монстрами. Съедят твой мозг и выпьют твою кровь, хотя, Памела и при жизни этим талантом обладала в полной мере, хотя, конечно, нехорошо так говорить о мертвой, но она же не вслух, она в мыслях. И возражает Джиму она тоже в мыслях, потому что не знает, что сказать такого, чтобы ему хоть чуточку легче стало. Язвить и подначивать она умеет, тут у них всегда было полное взаимопонимание, а вот с утешением, с тем, чтобы найти какие-то добрые слова, это сложнее. Ну и чем тут можно утешить? Чем? Ничем – но она все равно поворачивается к Джиму, чтобы спросить что-нибудь, хоть что-нибудь. Может, спросить как он. Может, хочет ли он холодной колы – у нее сумка-холодильник на заднем сиденье. Может, что он хочет на ужин из замороженных продуктов, которые можно купить в супермаркете Скрэнтона – готовит она из рук вон плохо, но замороженную лазанью, наверное, даже ей не испортить. Не так уж важно что – главное, чтобы он разговаривал с ней. Потому что Джимми не в порядке. С ним что-то не так. Понятно, что и не может быть «так», не после похорон сына и жены, Энди постоянно себе это говорит. Но все равно, с ним что-то не так...

- Твою же мать!
В лобовое стекло прилетает что-то черное, слышится характерный, глухой неприятный стук, потом на стекло плещет красным, Энди выворачивает руль, съезжает на обочину. Хорошо, думает, дорога почти пустая. Автомобиль, который ехал за ними, снижает скорость, но видит, что все нормально и уезжает.
- Твою же Хелену Бонем Картер мать! Чертова птица!
Андреа закрывает глаза, дышит, пытаясь унять сердцебиение.
Она испугалась. Она чертовски испугалась, хотя это была какая-то дурная птица, бывает, но до сих пор руки дрожат. Наверное, потому что в голове до сих пор крутятся мысли о смерти Коди и Пэм, об их искореженной машине – когда приехала служба спасения они уже были мертвы. Сразу умерли – так им сказали, потому что удар был очень силен. Настолько, что машину пришлось разрезать, на части, чтобы освободить тела.
Прямо знак какой-то – думает она, Андреа Харрисон, которая в знаки не верит, и в мистику не верит, и даже инопланетян (прости, дедуля) не верит. Какой-то странный гребаный недобрый знак, как будто с того света.
- Ты как? Нормально? – спрашивает она у Джима, радуясь, что может задать этот вопрос, и это не будет выглядеть так, будто она к нему под кожу лезет или контролирует. Нет, ничего такого – но она волнуется. Ей-то дерьмово сейчас, как будто отрезали что-то, какую-то часть тела, а ты не можешь понять какую, за что и что теперь делать, а ему в сто раз тяжелее.
Коди – в голове с фотографической четкостью улыбающееся лицо сына Джерри, почти копии Джерри. Коди был... И это самое страшное слово – был. Был и никогда уже не будет, никогда не побежит ей на встречу, не назовет «тетя Энди», не будет их маленьких заговоров, не будет мультиков и пиццы. Ей хочется разбить что-нибудь, заорать, разбить что-нибудь, что угодно сделать, чтобы избавиться от этого, от этой боли. Но она помнит, что Джерри еще тяжелее. И помнит о том, что должна быть рядом. И ценить то, что он рядом. Она теперь это будет в сто раз сильнее ценить, потому что смерть Пэм и Коди напомнила ей о важном – у тебя могут забрать самых близких. Резко, больно, без предупреждения. Вырвать из твоей жизни, и ничего не останется – только плита на кладбище.
- Чертова птица. Хорошо что стекло не треснуло. Пять минут, ага? Сотру со стекла эту гадость. Открой, пожалуйста, бардачок, там салфетки.

Стекло выглядит как произведение какого-то чокнутого авангардиста – красные пятна и несколько прилипших черных перьев. Андреа осматривает эту картину критически, обходит машину – ну, так и есть, в десяти шагах от тачки валяется ворон, довольно крупная тварь с разбитой головой и сломанными крыльями. Вокруг, главное больше ни одной птицы – ни одной, а эта не разминулась с ее машиной. Бывает же.
- Жить надоело? – спрашивает у тела птицы, потом осторожно отпинывает тело в кусты на обочине, иначе следующая тачка превратит его в кровавую лепешку с перьями.
Стекло она вытирает, сначала тряпкой, потом салфетками, пока оно не становится идеально-чистым. Посматривает на Джима, пытаясь понять, что ее тревожит – но не может уловить вот это, не может сформулировать. Потому что нет у нее под рукой этой линейки с делениями – вот так горевать нормально, а вот так уже ненормально. Вот эта скорбь в рамках – а вот эта уже нет. Линейки нет, есть только интуиция и многолетняя дружба.
Ладно – думает Энди – она за ним присмотрит, день и ночь будет рядом, уже договорилась в своей конторе. Обойдутся без нее пару недель, а если что, она может консультировать по телефону или по почте.
Она сует грязные салфетки в мешок для мусора, вытирает руки – на пальцах ни одного кольца, она вообще украшения не любит, ну не такие, как положено носить взрослой и успешной женщине. Джимми это знает и понимает, и любимая пара сережек у нее от него –  мыши из мультика, серебряные Пинки и Брейн. Марк их ненавидел, может потому, что его подарок – элегантные пусеты с жемчугом в белом золоте она надела только один раз. Как будто это такой страшный грех – не любить жемчуг. А пот Памела любила жемчуг – непрошенная мысль как удар под дых. И непрошенное воспоминание – на ней и в могиле сейчас жемчужная нить на шее. И, почему-то, к этой мысли прибавляется чувство вины, как будто она в чем-то виновата перед мертвой женой Джима. Но разве она в чем-то перед ней виновата? Она любила Коди как родного, вот правда, как родного, и никогда у них с Джимом не было ничего такого, за что нужно было бы краснеть, хотя, она знает, Пэм ревновала.

- Хочешь колы?
Андреа выцепляет небольшую сумку-холодильник, достает ярко-красную банку, холодную, почти ледяную, сует одну Джиму. Хорошая доза сахара и кофеина ему не помешает. Кола вообще все лечит – Энди в это верит, от головной боли до разбитого сердца. Но вряд ли поможет, если сердце вырвали у тебя из груди и похоронили вместе с женой и сыном.
- Я помню про проклятое индейское кладбище, - возвращается она к их разговору. – Хорошо, что у нас тут нет ни одного, потому что верю, ты бы так и сделал, а мне пришлось бы тебе помогать, Джимми. А я ненавижу кладбища ночью. После того случая, помнишь? Могила Мэри Холли. Господи, в жизни мне никогда не было так страшно, как тогда.
Как так вышло, что им с Джимми пришлось доказывать свою храбрость – Энди уже не помнила, возможно, на спор, на спор они чего только тогда не делали. Удивительно, как вообще дожили до своих лет, с таким-то детством.
В Скрэнтоне было старое кладбище, и, конечно, свои городские страшилки, в каждом, самом маленьком городе были свои городские страшилки. Эта – про ведьму Мэри Холли, которая крала и убивала детей. Ее забили камнями, но, конечно, теперь ее призрак ночами появлялся из могилы, и если Мэри Холли видела рядом с могилой ребенка – набрасывалась и рвала на части, или затаскивала к себе в могилу. Спастись можно было только в одном случае – стоять, не шевелиться, и притворяться что ты ее не видишь и не слышишь, тогда ведьма тебя не заметит.
Они – Энди и Джимми – простояли ночью, на кладбище, целый час, повернувшись спиной к могиле, доказав  тем самым что они храбрейшие из храбрых и все такое.
Она рассказала как-то эту историю Коди – к ужасу Пэм. Коди был впечатлен.
Кола ненадолго заглушает чувство голода. Они не остались на поминальный обед – это тоже очень удивило Андреа, но с другой стороны, да, хорошо что так, хорошо, что Джиму не придется ходить среди приглашенных и принимать соболезнования, с этим отлично справится мать Памелы, если захочет, может хоть каждому сообщить, каким плохим мужем для Пэм был Джим. Что, конечно, ложь. Он был лучшим мужем и лучшим отцом.
- У меня, кстати, предложение на вечер, если ты не слишком устал от меня – может, разберем подвал? Там после дедули столько хлама, а у меня руки так и не дошли. Поможешь?
Андреа заводит тачку, старательно улыбается Джиму – ей это стоит усилия над собой, но она справляется. И со всем остальным они тоже справятся.
Должны.[nick]Андреа Харрисон[/nick][status]подруга в законе[/status][icon]http://c.radikal.ru/c11/2002/4a/9885c652bc9e.jpg[/icon]