[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
В машине темно. Фрэнк не включает крохотную лампочку над зеркалом заднего вида, хотя понимает, что если кто и смотрел за парковкой перед цирком, то уже заметил его синий старый форд, который он из гаража-то почти не выгонял, потому что по рабочим вопросам пользовался тачкой департамента из гаража участка, а все его внерабочие вопросы до недавнего времени касались прогулки в супермаркет или к Поупу, с чем он вполне справлялся пешком.
Последние лет пять он точно не садился за руль форда - у него и отпуска-то не было, понимает сейчас Фрэнк, и это как-то его ничуть не расстраивает, зачем ему отпуск? - но автомобиль на ходу, он на сутки оставлял его у Хэндерсона и Ковальски поклялся, что автомобиль прослужит Фрэнку еще долго, если не забывать менять масло и не гнать долго на первой передаче.
И теперь они с Рози сидят без света, как школьники на свидании, не глуша двигателя, и Фрэнк, что совсем уж глупо, так себя и чувствует - они заехали к Поупу, наскоро перекусили и в подстаканнике на двери до сих пор тает лед в пустом стакане из-под колы. Впереди горят костры - несколько, и Фрэнк все поглядывает через стекло на эти костры в отдалении, гадая, как там с противопожарной безопасностью. Хэлперт, скорее всего, уже спит и видит третий сон, убедившись, что Кэролайн дома, а вот с Ходженса вполне сталось бы устроить циркачам веселую жизнь просто из нелюбви к этому племени.
Джек хороший человек, хороший муж, хороший коп - и хороший солдат, и потому недолюбливает всех этих детей цветов, и Фрэнк до вчерашнего дня не видел в этом проблемы, но вчера он подсел за столик к Розите Суарез, пригласил ее прогуляться на следующий день, а утром уже любил ее в своей постели, и это, бесспорно, меняет для него все, даже если бы она не рассказала в доме Лесли то, что рассказала.
Даже если бы была просто Розитой - просто девушкой, которую он встретил, без всех этих причин, которые он даже не понимает.
Фрэнк гладит ее по щеке, сомневаясь, можно ли это сейчас - так близко к цирку и после этих разговоров у Руты.
- Уверен. Я подожду тебя, Рози, сколько нужно будет, столько и подожду - сейчас не время ходить одной по городу, ты же помнишь? Мне будет спокойнее, если я буду знать...
Фрэнк убирает руку, потирает лицо - ну и денек. Ну и денек.
- В общем, я тебя дождусь, но, может, мне лучше подождать тебя там? В твоем вагончике, например? Рози, я не помешаю, я понимаю, что это традиция, что это важно для тебя и для вас всех, но ты не забыла, что один из них может быть тем, кто убил Майлза? Убил и повесил на палке, чтобы все могли посмотреть?
Будь его воля, он увез бы ее отсюда - увез бы к себе и хотя бы до следующего утра они забыли бы о том, что поселилось на старом кирпичном заводе, но Фрэнк не дает себе права решать за нее. Может, потому что за них и так уже достаточно решили - за них обоих, и даже в отношении их встречи и того, что он к ней чувствует, так что Фрэнк особенно трепетно относится к любой, пусть даже такой призрачной, свободе воли.

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
Она торопливо выскальзывает за дверь вагончика, оставляя его в терпко пахнущей темноте - это место, где она живет, куда возвращается после выступлений, где спит и проводит свободное время, и Фрэнк не может не оглядеться, поглаживая на ладони шнурок, щетинищийся подвесками-оберегами. Он еще теплый, согретый на ее груди под платьем, а теперь в его пальцах, как будто она оставила ему частичку себя, и Фрэнк не торопится убирать шнурок подальше, наматывает его на кисть, на манер четок, видел по телевизору.
Проходит по вагончику, осматриваясь - совсем крохотному, только и есть маленький откидной столик возле плотно завешенного тяжелыми бархатными шторами окна, и узкая койка, покрытая цветастым пледом. На койке сиротливо примостились вчерашние джинсы, одна штанина собралась гармошкой, как если бы Розита торопилась снять их, и простая белая майка, какую можно купить в любом супермаркете с большой скидкой. Почему-то ему кажется, что это следы утренних поспешных сборов, что она сначала схватилась за джинсы, а затем надела это свое платье. Может быть, чтобы день стал каким-то особенным?День и стал особенным - и Фрэнк не может не вспомнить, как она решительно стянула свое платье в его спальне, как будто отрезая себе путь к бегству.
Под джинсами - полосатые высокие гольфы и растянутый свитер, которые он уже видел на ней утром, когда был здесь как полицейский...
Эта мысль - о том, что он полицейский - возвращает его к другому, к тому, ради чего он здесь.
Стараясь не шуметь - мало ли, кто из циркачей может запоздать на бдение и проходить мимо вагончика Розиты - Фрэнк переходит к окну, ступая по чуть пружинящему металлическому полу, застланному чем-то вроде циновки.
Шторы под его пальцами кажутся неприятно-влажными, как будто впитавшими сырость, стоящую над Хокинсом две недели назад, сырость, порожденную туманом, и запах - что-то пряное, душно-сладкое, терпкое - кажется ему слишком тяжелым и каким-то неправильным, как будто отдает гнилью, будто фрукты, оставленные лежать на солнце на несколько дней.
Он отводит в сторону штору. Окно забрано мелкой сеткой, удерживающей разбитое стекло на месте - трещина змеится из правого верхнего угла, расходится щупальцами спрута, дробя изображение, но Фрэнк все равно видит костры - несколько небольших, среди которых стоят и сидят люди. Сейчас, в темноте, видя только темные фигуры, Фрэнк почти не может сказать, кто есть кто - где среди этих людей клоун Банни Беккер, где пышногрудая фигуристая Русалка, где заклинатель змей или Магистр... Только сиамских близняшек он узнает - и то в первый момент их соединенные фигуры кажутся ему каким-то гротеском, чудовищем, искажением.
Отсюда ему не слышно, что там происходит - но Розиту он узнает, сразу же узнает, и ему становится легче: с ней все в порядке, она там, совсем близко, и он будет здесь, чтобы быть уверенным, что с ней ничего не случится...
На столе перед окном стоит хрустальный шар - дешевая игрушка, хотя, наверное, при должном воображении может показаться даже магическим. Фрэнк думает, что она хотела погадать ему - и думает, что она могла бы ему нагадать. Что могла бы увидеть в шаре или на картах, если бы у заклинателя змей вчера не сбежал его питон.
Увидела бы Хокинс таким, каким увидела сегодня в своем сне? Увидела бы все это - а если бы увидела, было бы у них это утро, сегодняшнее утро, когда они легли вместе?
Ему не нравится думать о том, насколько это хрупкое - то, что между ним и Рози. Он понимал это сразу - он не дурак, не наивный мальчишка, давно не мальчишка, не Ковальски, который может позволять себе обманываться - понимал сразу, что у них нет будущего, но сейчас эта мысль цепляет его по-настоящему, за живое, оказывается слишком неправильной.
Хрустальный шар слабо мерцает, как будто впитывая неяркие отблески от света костров на улице - Фрэнк хмурится, глядя на него, протягивает руку, касаясь стекла...
Из сердцевины шара в его ладонь бьет лиловая молния, как короткий разряд - и лицо у Фрэнка становится пустым, отсутствующим, как будто кто-то внутри захлопнул двери и окна и выключил свет в доме.

Циркачи тащат Розиту в большому шатру, туда, где вкопан столб - сейчас он выглядит зловеще, отбрасывает на утоптанную площадку длинную черную тень.
Кто-то сует ей в рот кляп, остро отдающий алкоголем, кто-то - кидает под ноги охапки сена. Вдруг начинают вопить обезьяны, которые обычно спят ночами, и постепенно их пронзительные вопли почти начинают напоминать мелодию.
Те, кого еще недавно Розита знала по именам, раскачиваются под эти вопли, обступив столб вокруг, раскачиваются и идут по кругу.
- Гори-гори-гори, - монотонно повторяют они.
Великий Магистр, раскинув руки, лежит там, где циркачи собрались для бдения. На его бледном лице застыла гримаса ужаса, зрачки дергаются под опущенными веками, но он без сознания.
- Гори! - вскрикивает одна из темных фигур вокруг столба.
Кольцо рук взлетает к темному, усыпанному звездами небу.
Туман, наползающий со стороны города, прячет звезды.

- Querido, - ласковый шепот раздается в вагончике Розиты, становится громче, прямо за спиной Фрэнка, - querido, despierta, ya mismo!
Он дергается, сжимает кулак вокруг шнурка с оберегами, и острые края звезды глубоко вонзаются в ладонь, приводя его в себя.
В вагончике пусто, тихо, хрустальный шар, вновь темный и безжизненный, застыл на столе.
И нет никого, кто мог бы прошептать ему это на ухо, но он слышал - он уверен в этом.
Встряхивая головой, Фрэнк снова выглядывает из окна - площадка между кострами пуста.
Нет ни циркачей, ни Розиты - и Фрэнк уже не думает о том, чем может обернуться его присутствие на бдении, как это может сказаться на Рози. Его интуиция требует, чтобы он немедленно нашел ее - что ей угрожает опасность, и он больше не рассуждает, выскакивает из вагончика, и только теперь понимает, что это за странные звуки, которые он слышал, будучи внутри.
Это кричат обезьяны, но есть в их криках что-то неправильное, что-то, что только подтверждает его уверенность, что Розита в беде. Что они все в беде.
Вагончики пусты, темны, Фрэнку в первый момент кажется, что он попал в лабиринт, такой же, в каком убили Майлза - но он все же находит большой шатер, а затем видит и площадку перед ним, видит столб, видит людей вокруг, качающихся под обезьяньи крики, вдруг сменившиеся громким и почти узнаваемым речитативом...
Это бдение?
Фрэнк пытается разглядеть Рози среди этих темных фигур с поднятыми к небу руками, остановившись в тени большого шатра, в котором еще вчера вечером шло представление, пытается увериться, что она где-то здесь, что с ней все в порядке, что ему просто неизвестны все традиции, принятые среди бродячих циркачей...
- Чужак! - каркает, обернувшись к нему, женщина в длинном платье - кажется, она Леди-Оркестр, но Фрэнк сейчас не узнает ее, разве что по платью. - Чужак! Здесь чужак!
- Чужак! Убить! - только что монотонно что-то распевающая вокруг столба толпа принимается вопить, несколько людей отделяется от хоровода, бежит к Фрэнку, и в образовавшейся на миг прорехе он успевает увидеть...
- Рози!
Там Рози - прямо возле столба. привязанная к столбу.
- Сжечь! - истошно визжит русалка.
- Сжечь! - присоединяется к ней высокий тощий араб - заклинатель змей, кажется. Он отбегает в сторону и подхватывает с земли что-то вроде импровизированного факела - палку, чем-то обмотанную на дальнем конце, разворачивается к небольшому костру подальше.
Над площадкой к темному, затянутому серой слепой пеленой небу поднимаются испарения бензина.
Один из бегущих налетает на Фрэнка, опередив остальных - это давешний бармен, сетующий на отсутствие сдачи, но сейчас его лицо будто паутиной затянуто, он как слепой бросается на Фрэнка, неуклюже, но чертовски целеустремленно...
Фрэнк уворачивается от захвата, подныривает под руками бармена, бьет его сбоку, без замаха, вкладывая все то, что прямо сейчас чувствует, и когда бармен взмахивает руками, теряя равновесие, сгребает его за шею и изо всех сил толкает в сторону шатра, но вот уже самого Фрэнка толкают, дергают сразу двое - клоун, будто для смеха не снявший красный круглый нос, и еще какая-то женщина, которую Фрэнк ни разу не видел. Они повисают на нем с двух сторон, валят на землю, клоун пинает Фрэнка, явно целясь в голову.
Фрэнк перекатывается в сторону, шарит по земле в поисках чего угодно, любого оружия, и испытывает короткий укол яростной радости, когда его пальцы смыкаются на оброненном карабине - должно быть, потерянном каким-то из сценических работников при установке шатра.
Металлический пыльный карабин тяжело ложится в ладонь, будто необычный кастет, и когда клоун приближается, чтобы снова попытаться пнуть Фрэнка, тот резко хватает его под колено, дергает на себя, с размаха впечатывая в лицо кулак, утяжеленный карабином.
Клоун валится рядом и больше не дергается, а Фрэнк вскакивает на ноги.
- Сже-е-ечь! - орет ему прямо в лицо женщина - толстая, с какими-то смазанными чертами. Она бросается на него, метя ногтями в глаза - на миг Фрэнку кажется, что у нее вообще нет лица, и он отталкивает ее в сторону, отталкивает с силой, и она врезается в стоящую тут же ярко-раскрашенную тележку для продажи поп-корна.
Все больше людей, стоящих вокруг костра, оборачиваются на Фрэнка - темные фигуры в свете костров.
Фарид воздевает над головой разгорающийся факел:
- Сжечь! - его вопль разносится над стоянкой цирка. - Сжечь суку!
Мозаика складывается - то, что казалось невероятным, невозможным, слишком отвратительным и диким, чтобы быть правдой, оказывается единственным возможным вариантом.
Фрэнк бросается на бегущего к столбу Фарида, сбивает его с ног, они вместе катятся в пыли. Факел, оброненный заклинателем, оказывается в опасной близости от большого шатра, прямо на куче соломы - она тут же вспыхивает, за ней и разбросанный мусор вроде использованных билетов и клочков старых афиш, и вот занимается уже сам шатер.
Фрэнку не до того - повалив Фарида на землю, упираясь коленом ему в грудь, он держит его за воротник, собрав ткань цветастой рубахи, пропахшей коноплей, в горсть, а вторым кулаком, все еще зажимая карабин, раз за разом бьет его в лицо, ломая нос, разбивая рот, сбивая костяшки о зубы, портя рожу этого восточного красавчика.

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
Фарид обмякает, тяжелый, неподвижный, хриплое дыхание с трудом вырывается через разбитый рот.
Фрэнк разжимает кулак, встает, покачиваясь, опустив пониже голову, готовый к следующему нападению - но среди торчащих вокруг столба циркачей повисло замешательство: русалка лежит, сжавшись в комок, ее сейчас кажущиеся не такими уж длинными волосы рассыпаны по голой вытоптанной земле, похожи на пучки соломы, клоун, по-прежнему неподвижный, сжался в комок неподалеку.
Полная женщина в длинном платье, раскрыв рот, следит за занимающимся большим шатром.
Сейчас открытый огонь похож на игру - скачет по тяжелым складкам, разбрасывая искры, будто расшалившийся фокусник. Оброненный Фаридом факел чадит, еще одна огненная дорожка разливается по соломе, перескакивает на тележку для продажи поп-корна, пробует на вкус ярко-раскрашенный деревянный кузов, обклеенный старыми афишами.

За Леди-Оркестр застыли сестрички-сиамские близнецы, переплетя руки. Они, будто слепые, смотрят на большой шатер, игнорируя Фрэнка, как и другие циркачи - те, что вышли на бдение.
Те, что окружили стол, к которому привязана Розита.
Они все неподвижны, как восковые статуи, все смотрят на шатер, в котором ежевечерне устраиваются представления - как заколдованные, как жены Лота, обернувшиеся несмотря на запрет и обратившиеся в соляные столбы.
На него никто не смотрит, его будто здесь и нет - как нет и игривого огненного щупальца, подбирающегося к основанию столба, туда, где в свете костров блестит облитая бензином солома.

Date prisa, доносится до него с ветром, а среди дыма, среди въевшегося в брезент купола шатра запаха сладкой ваты, обезьяньих испражнений и хот-догов Фрэнк чувствует и другое, резкий запах сандала и мускуса, духи, аромата, который не чувствовал лет двадцать.
Но это приходит и уходит, он, пошатываясь, зажав в кулаке карабин, проходит через застывшие фигуры, чувствуя спиной разгорающееся пламя, пинками расшвыривает копну соломы под столбом. Обезьяны орут еще громче, теперь из их криков исчезает ритмичность, они заходятся в ужасе, в панике, и вся эта какофония становится оглушающей, давит, забирается в череп пульсирующей болью.
Фрэнк затаптывает ручейки пламени, рассыпающиеся искрами, тянет мокрые узлы залитой бензином веревки, обдирая пальцы и ломая ногти, помогая Розите выпутаться, спиной чувствуя жар огромного костра - как мог шатер так быстро загореться, или прошло куда больше времени, чем ему показалось?
От парковки раздаются крики - не то кто-то заметил зарево и приехал, не то просто был поблизости.
В Хокинсе нет собственной пожарной части, машины приедут только из Эвансвилля - когда, думает Фрэнк, через час? Через два?

- Пожар! - раздается надсадный крик со стороны парковки. - Пожар!!!
Фрэнк стаскивает Розиту с тюков соломы, сброшенных под столбом, гладит по лицу, по спине.
- Помоги мне, Рози, хорошо? Нужно затушить пожар, не дать огню перекинуться дальше - у вас есть шланги, ящики с песком?
Ее платье залито бензином по самые колени, а теперь и его джинсы и ботинки - и Фрэнк тянет ее в сторону от искр, наталкивается спиной на застывших близняшек, и это будто будит их от транса: затянутые чернотой глаза обращаются к Фрэнку, в них отражается горящий шатер, но нет ни радужки, ни зрачка, только чернота, и Фрэнк отшатывается, не успевая справиться с собой, с тем, что смотрит на него с двух одинаковых, будто кукольных лиц. Отшатывается, дергает Рози в сторону, за спину, а близняшки синхронно скалятся, обнажая мелкие белые зубы.
- Чужак! - шипят они, одновременно открывая рты, и это выглядит дико, как будто они - один организм, одно существо с единым сознанием, а может, так и есть, мелькает в голове Фрэнка. - Предательница! Предательница!
Они бросаются на Фрэнка, все также синхронно, внезапно дернувшись с места, без всякого разгона переходя из полной неподвижности в атаку, похожие на бешеного кота Руты Лесли - почти зацепили бы, не отпрыгни он дальше, и хотя умом Фрэнк понимает, что эти девушки, тонкокостные, неуклюжие из-за врожденного уродства, едва ли могут причинить ему серьезные повреждения, ему инстинктивно не хочется, чтобы они касались его, его или Розиты, так что он выбирает отступление.
А они, напротив, наступают, напоминая ему Чокнутого Фила Коллинза в том лесу - наступают, будто заведенные механизмы, в которых вложена одна-единственная цель, очень быстрые, очень злобные...

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
Смех близняшек вовсе не кажется ни радостным, ни веселым - он, скорее, полон злобного, тоскливого ликования, и кажется невозможным, чтобы этот смех доносился изо ртов этих девушек - Европы и Азии, Дженни и Джули, настолько нечеловеческим, чуждым всему человеческому он звучит.
Звучит он и в голове Фрэнка - куда громче, куда злее, путает мысли, топит в этой злобной тоске, поселяется где-то в затылке, и сколько бы Фрэнк не тряс головой, он все слышит этот смех, и близняшки все смеются, разворачиваются, исчезают в горящем шатре, щагая синхронно и неторопливо.
Фрэнк делает шаг за ними, и еще один, чтобы остановить - о господи, это же люди, живые люди, он разговаривал с ними утром, одна из них встречалась с клоуном, который сейчас неподвижно лежит у тележки для продажи поп-корна, а вторая - с убитым карликом, Майлзом, и горько оплакивала его несколько часов назад, а ее сестра гладила ее по плечам, что-то шептала на ухо...
Розита вцепляется в него мертвой хваткой, с неожиданной силой, не дает броситься за сестрами, и если бы не она, секундой позже понимает Фрэнк, он был бы сейчас заживо погребен под тоннами горящего брезента шатра.
Вся эта масса обрушивается, полыхая, напоминая ему - вот сейчас - залитый напалмом вьетконговский поселок.
Он отшатывается от нестерпимого жара, прячет лицо, закрывая собой Розиту.
К небу, на котором вновь видны звезды, взметаются искры - сотни, а может и тысячи, будто звездопад наоборот, но это не красиво, это страшно, и ему кажется, что из-под полыхающего купола, обрушившегося на землю, доносится короткий, исполненный муки и ужаса крик, сменивший смех, с которым входили в шатер близняшки.

Обезьяны вопят как проклятые, через этот шум - треск огромного костра, вопли животных, крики тех, кто бежит со стоянки и нарастающий звук полицейской сирены - до него едва доносятся слова Розиты.
И мрачный смысл последних слов близняшек доходит до Фрэнка: сгореть должна была Розита, та, кто умеет видеть изнанку, но хоть она и уцелела, то, что требовало последней жертвы, получило ее.
Кто был первой - или первыми, поправляет сам себя Фрэнк - он догадывается: Лора Гриффин, Боб Марч, а может, и Фил Коллинз, но вот теперь то, что поселилось на старом кирпичном заводе, перешло черту, потребовав Рози. Он и так бы не отступил: Хокинс - его дело, его навсегда, пусть Рози называет его смешным словом Хранитель, будто он - персонаж из детского комикса, и Фрэнк знает, что, шериф он или нет, лишен он значка или нет, он все равно продолжит начатое, отправится на завод и разберется с тем, что высасывает Хокинс как паук, только теперь это стало намного глубже, намного более личным.

Пришедший в себя Магистр, держась за голову, показывает прибежавшим на помощь людям, где взять песок, а где - топоры и багры, но, кажется, пожар не распространяется: факел, оброненный Фаридом, дымится, лужи натекшего бензина отражают звездное небо, и их торопливо забрасывают песком. Среди суетящихся помощников Фрэнк с легким удивлением замечает Харрингтона и Бротигена - на миг он хочет подойти, прогнать их, отругать за нарушенный комендантский час, пригрозить, но они уносятся с пустыми ведрами за следующей порцией песка, и Фрэнку вдруг становится это не так уж и важно - то, что эти двое нарушили распоряжение городской администрации.
Эта ночь вносит свои коррективы в его представление о жизни Хокинса и жизни вообще - Фрэнк не знает, что и думать о том, как близнецы отступали перед выставленным Розитой оберегом, как шипели, как их затянутые тьмой глаза смотрели ему куда-то внутрь, оставляя ощущение прикосновения чего-то гадкого, враждебного...
Он бросает взгляд под ноги - на земле тускло поблескивают застышие лужицы серебра, то, что осталось от подвесок на шнурке оберега, то, что защитило их. Это невозможно - но это случилось, случилось на его глазах, и ему придется либо поверить в это, либо признать, что у него галлюцинации.
И еще голос - голос, тихий и ласковый, по испански просящий его проснуться, поторопиться...
Вокруг циркачи, до обрушения шатра стоящие неподвижно, постепенно отмирают - отмирают, кашляют, наглотавшись дыма, обмениваются вопросами, не понимая, почему стоят здесь, почему загорелся большой шатер... В их голосах неувреенность пополам с беспокойством, Леди-Оркестр, снова всего лишь полная женщина с густо набеленным лицом, обращается было к Розите, но Фрэнк встает между ними, тянет Рози в сторону.
Может, оно еще здесь. Может, оно просто выжидает - и он не позволит этому снова схватить ее.

- Фрэнк?! Фрэнк, что за дела? Поджог? - к нему проталкивается Джим, пуговицы на форменной рубашке у него застегнуты криво, но он едва ли замечает это. - Полыхало так, что я с собственной кухни увидел!.. Джек позвонил в пожарную часть Эвансвилля, нам здесь своими силами...
Он оглядывается, загораживает глаза от яркого зарева над обрушившимся шатром.
- Есть жертвы, не знаешь?
- Дженни! - кричит клоун, поднявшийся с помощью Фарида и теперь опирающийся на тележку. - Дженни! Дженни!
Услышав крики хозяина, вновь принимаются орать обезьяны.
- Две девушки - сиамские близнецы, Дженни и Джулия, помнишь? - отвечает Фрэнк, не вдаваясь в подробности. - Они были внутри, когда шатер загорелся, не успели выбежать...
Он уверен, что не успели - но больше он уверен в том, что они и не хотели.
Разве что перед самой смертью - тот крик, полный боли и жалобы, еще звучит у него в ушах.
- Это из-за тебя, - произносит Фарид, указывая на Рози, но сейчас в его голосе нет маниакальной жажды ее смерти - скорее, просто горе и растерянность. - Это из-за тебя...
У Фрэнка вновь чешутся ссаженные кулаки, и он торопливо отворачивается, продолжая прижимать к себе Розиту, даже когда ее присутствие обнаруживает не самый быстрый парень в городе Хэлперт.
- Так что случилось? - задает резонный вопрос Джим. - Да что с ними со всеми? Почему они как сонные? Наркотики?
Фрэнк пожимает плечами, давая Джиму самому прийти к самой удобной для них всех версии.
- Не знаю. Мы с Рози недавно приехали, она хотела присутствовать на бдении по своему покойному другу, я ждал ее у ее вагончика, когда вдруг услышал крики. А затем увидел сам пожар. Вспыхнуло моментально, чувствуешь? Пахнет бензином. он здесь повсюду.
- Это кара! - вскрикивает Леди-Оркестр, хватая за руку Энтони - тот испуганно шарахается от нее. - Кара! Дух Майлза пришел за Джулией и забрал ее!
Джим качает головой, опасливо смотрит вокруг, на засыпанные песком бунзиновые лужи, затем на Розиту:
- А вы? Вы были здесь, когда шатер загорелся? Знаете, что с вашими друзьями?

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
- Да, - говорит Фрэнк, пока Джим все продолжает разглядывать Рози. - Собирайся. Мы что-нибудь придумаем с мотелем.
Ни в какой мотель она не поедет, конечно, думает Фрэнк. "Барни и Харлей" настоящая дыра на самой окраине, в трех милях от окружного шоссе, по которому гонят грузовые фуры, и там всегда полно дальнобойщиков, остановившихся выпить кофе или немного подремать, загнав свою махину на стоянку, но что хуже, туда заруливает и молодежь из Эвансвилля, желающая порезвиться подальше от родных мест, и Фрэнк согласен с Джимом в том, что этот мотель неподходящее место для молодой девушки. Особенно для Розиты - совсем неподходящее.
Если она не захочет остаться у него - а он думает, что она может и не захотеть остаться у него, потому что она Колючка и потому что она явно дорожит своей независимостью - то Рута наверняка не будет против временной гостьи: в конце концов, Фрэнк исправно красит ей дверь и не просит ничего взамен, и хотя считаться ему не особенно по нраву, Рута вполне может оказать ему любезность. К тому же, думает Фрэнк дальше, вряд ли Рози будет ее слишком уже обременять, часто ночуя в ее доме, и эта мысль - то, как прямо он говорит себе, что хочет спать с Розитой эту ночь, и следующую, и столько, сколько она пробудет в Хокинсе - его изрядно смущает, как смущает и вся эта спешка, и смутное ощущение, что их буквально лбами столкнули...
Джим хочет что-то сказать, но все же молчит - просто кивает, но когда Фрэнк и Рози отправляются к ее фургону, идет за ними.

- Фрэнк, - говорит он, когда Розита поднимается по ступенькам и скрывается за дверью. - Я тебя не узнаю.
Неожиданно это, в общем-то, ничего не значащее замечание кажется Фрэнку раздражающим - как будто у Хэлперта, который заменил его в должности шерифа, сейчас нет более насущных проблем кроме личной жизни горожан.
- Ты хочешь мне что-то сказать? - спокойно, но это спокойствие требует от него немало, интересуется Фрэнк, опираясь на стену вагончика, пряча ободранные кулаки в карманах. - Если так, то валяй. А если нет - то лучше иди и займись чем-то полезным.
Звучит и впрямь грубо - и Джим тоже это понимает: звучит так, как будто Фрэнк советует ему не лезть не в свое дело, но ведь так и есть. Это Джима не касается, никого не касается, кроме самого Фрэнка и Рози, и в последнюю очередь Фрэнк хочет обсуждать это с кем-то - как будто он сам не понимает. Как будто сам себя узнает.
- Ты уехал отсюда с ней. И спустя целый день приехал сюда с ней. И снова собираешься увезти ее, - неторопливо говорит Джим. Он наконец-то обратил внимание на криво застегнутые пуговицы и теперь, опустив голову, сосредоточенно занимается этой проблемой - предлог, чтобы не напороться на острый взгляд Фрэнка, такой детский, дешевый предлог.
- Она подозреваемая, Фрэнк. Ты сам учил...
- Я сам учил тебя, что подозреваемым человек становится только после того, как появляется мотив и улики, - раз уж речь заходит о расследовании, Фрэнку сразу становится легче. - Мотива нет, отчета коронера тоже нет, как и заключений экспертов - ни ее пальцев на стилетах, к которым доступ мог получить любой, ни свидетелей. Она не подозреваемая, Джим. И она не убивала этого карлика. И не имеет отношения к этому пожару.
- Как ты можешь быть уверен? - Джим бросает бороться со своими пуговицами и теперь смотрит на Фрэнка. Дым дотянулся и сюда, так что у него слезятся глаза и он время от времени шмыгает - кажется, у него аллергия на дым, вспоминает Фрэнк. Даже от гриля.
Он пожимает плечами. Он уверен - ему этого достаточно. Если Джиму нет - тут ничего не поделаешь.
- Я не мешаю тебе делать твою работу.
- Но это твоя работа, Фрэнк, - напоминает ему Хэлперт. - Не делай вида, как будто я тут из нас двоих настоящий шериф. Это твоя работа, и ты официально привлечен к расследованию, и она в любой момент может стать подозреваемой... И, господи, Фрэнк, сколько ей лет?
Это удар ниже пояса - Фрэнк тут же теряет желание разговаривать, шарит в карманах, выбивает сигарету из пачки. Целый день ему почти не хотелось курить - он почти бросил, если можно это так называть, но сейчас сигарета то, что нужно.
Прикуривает, смотрит на высокий столб дыма, прислушивается - со стороны федеральной трассы раздается надсадный вой сирены пожарной бригады, перемежающийся сигналами скорой в другой тональности.
- Это моя работа и я ее сделаю, - все же говорит он. - Сомневаешься - твое право. Захочешь, чтобы я больше не был включен в расследование - твое право. Но я все равно буду делать свою работу, Джим. Так, как я ее понимаю.
И вот теперь Джим обижается по-настоящему. Дергает головой, как будто хочет выругаться, но все же справляется с собой.
- Как знаешь, - бросает резко. - Но когда окажешься по горло в дерьме, не говори, что тебя не предупреждали.
- Выясни, что они пили. Ты же слышал Рози? Они все что-то пили, - советует ему Фрэнк, игнорируя обиду.
Не докуривает и до половины, выбрасывает сигарету, затаптывая окурок - хватит с них на сегодня пожаров - кидает в рот конфету: Розита будто знала о том, что он носит с собой леденцы, чтобы справляться с желанием закурить, когда утром просила конфету, приходит в голову мысль, отдающая все тем же неприятным привкусом - все это между ними не случайно.

Теперь парковка перед стоянкой цирка напоминает растревоженный улей: три полицейских автомобиля, один из которых из департамента штата, два экипажа из пожарной части, скорая... Джек Ходженс, разбирающийся со всеми этими службами, издалека машет Фрэнку, но, слава богу, слишком занят, чтобы подойти и прокомментировать личную жизнь отстраненного шерифа.
Фрэнк забрасывает чемодан Розиты -  большой, старый, старше, наверное, ее самой раза в два, перетянутый ремнями и порядком пошарпанный - на заднее сиденье, останавливается перед открытой дверью, кладет локоть на крышу.
- Рози, Джим прав - мотель та еще дыра. И если произойдет что-то вроде этого, - он кивает на стоянку цирка, где до сих пор бродят ошеломленные циркачи, которых по одному выцепляют то медики, то копы, - я буду слишком далеко. Останься у меня. Хотя бы на сегодня, а завтра, если захочешь, я поговорю с Рутой и ты сможешь пожить у нее. Это лучше, чем в том мотеле, или здесь. Лучше и безопаснее.
Этой ночью они и так планировали вернуться к нему - это не обсуждалось, но было само собой разумеющимся, не требовало обсуждения, просто он это знал и она это знала, и все было нормально, как будто затянувшееся свидание, но днем она наверняка вернулась бы в цирк, к себе, или, по крайней мере, могла бы вернуться - теперь же речь идет не о ночи или паре ночей, а о совсем другом: едва ли цирк скоро двинется с места, три смерти за два дня в любом случае веский повод оставить всех на своих местах.

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
- Конечно, можешь, - соглашается Фрэнк.
Рози упрямо выставляет подбородок, вся щетинится, ну точно, Колючка, и Фрэнк не хочет давить, совсем не хочет на нее давить, но готов это сделать, если потребуется - к чему угодно взывать, к ее дару, к тому, что она подвергнет риску всю их спасательную миссию, если с ней что-то случится, к тому, что не этого детского упрямства ждут от нее духи, бабка и Великий Мачете... К чему угодно, кроме того, что он, наверное, просто спать не сможет, если она останется в "Барни и Харлей" - ни спать, ни есть, ни думать о чем-либо другом.
Но она все же не спорит - и ему не приходится прибегать к уговорам или давлению.
Фрэнк улыбается - с облегчением улыбается, и из-за того, что она хочет поехать с ним, к нему, и из-за того, что хочет, чтобы он ее обнял.
Что весь этот день ничего не изменил с утра, и для нее тоже ничего не изменил, несмотря на то, что они узнали, что произошло, что кричали ей эти циркачи - она все равно хочет уехать отсюда с ним.
- Как скажете, мэм, - он снова подражает Джону Уэйну - может, плохо, да и вообще, Уэйн актер его детства, не ее, великий король вестерна, но Рози почему-то нравится звать его ковбоем, и Фрэнк ничего не имеет против. Может, он спросит у нее об этом, почему "ковбой", но потом. Позже, когда они поговорят обо всем прочем - когда не останется ничего более важного, более срочного.

Он осторожно выруливает с парковки, притормаживает возле Ходженса - тот управился с организацией и стоит возле служебного внедорожника, поглядывая на занявшихся своим делом пожарных и медиков с видом гордого папаши.
- Привет, шеф, - он наклоняется к опущенному стеклу, обшаривает взглядом Розиту, коротко ей кивает, но никак не комментирует ее присутствие. - Были в самой заварушке, а?
- Да, видел, как упал шатер, - подтверждает Фрэнк. - Слушай, я рассказал Джиму, что было - завтра закину в участок показания, идет? А вы уж там сами разберетесь. По-моему, больше похоже на поджог, но это вам и без меня намного лучше спецы расскажут, так что можно сразу начинать копать в эту сторону... И вот еще, тут крутиться несколько подростков - Бротиген и Харрингтон. Отправь их домой и пригрози, но сильно не наседай - пацаны вроде как помогали тушить, а не вот мешались под ногами, идет? Просто не хочу, чтобы они продолжали по ночам таскаться по улицам, нарываясь на неприятности, не медаль же им за это выдавать.
Джек понятливо кивает.
- Сделаю, шеф. А что, тут уже говорят, есть жертвы.
- Есть, - подтверждает Фрэнк. - Девочки-близняшки, помнишь? Были в шатре, когда он загорелся и рухнул, потребуется судмедэкспертиза...
Ходженс бледнеет, сплевывает под ноги.
- Да этот цирк как проклят... Простите, - это уже Розите.
Он выпрямляется, отходит от форда, давай Фрэнку ехать дальше.

В салоне густо пахнет дымом и бензином несмотря на опущенные стекла - они как будто пропитались этой вонью и теперь везут ее с собой, как напоминание о произошедшем.
Розита помалкивает, а потом вдруг - как будто продолжая прерванный разговор, поставленный на паузу - рассказывает о том, что видела, и Фрэнку становится не то чтобы неуютно, просто не по себе.
Он не знает, как объяснить то, что слышал - голос, который попросил его проснуться, поторопиться, голос, который он слышал в телефонной трубке рано утром этого бесконечно-длинного дня, более того, не знает даже, слышал ли он это на самом деле, цепляется за мысль, что ему это всего лишь приснилось, хотя уверен, что это не так, но у Розиты есть ответ, есть объяснение, и хотя оно из тех, в которые Фрэнк совсем недавно бы ни за что не поверил, сегодня, сейчас, он уже готов признать, что мир куда более странное место, чем ему всегда казалось.
Куда более странное - и куда более опасное.
Она говорит - когда были живы. Очень красивая женщина с черными длинными волосами, говорящая по испански. Большой пес и мальчик лет двенадцати.
Очень любили его, когда были живы.
Это не повергает его в отчаяние, нет, конечно, просто - просто болезненный укол чего-то, откуда-то из самой глубины.

- Это самое правильное, что я сделала в жизни, - говорила ему Розита - не та Розита, что сидит сейчас рядом, пахнущая бензином и дымом, согласившаяся вернуться в его дом, а другая Розита, от которой пахло сандалом и мускусом, которая завязывала волосы ярким шелковым шарфом и клала руку ему на колено, когда он был за рулем.
Та, другая Розита, Розита-из-прошлого, чей голос он узнал сразу же, с первого слова.
- К черту этот дурацкий городишко, querido. Здесь никто не умеет любить - все родились стариками, милый, и нам тоже нечего здесь делать... Я покажу тебе свои пластинки, мы будем танцевать ночи напролет, и целоваться, и все, что захочешь...
Он, конечно, хотел всего - ему было восемнадцать, он был уверен, что это навсегда, Розита навсегда и то, что между ними было, тоже навсегда.
Оказалось - всего на три месяца, до возвращения ее жениха, которому вовсе не пришлось по нраву все это, но сейчас Фрэнк думает не об этом, а о том, что сказала ему Рози.
О том, что те люди - и пес - которых она видела, мертвы.
Энди Таск, Бэнги - и Розита Эспиноза?

- Когда были живы? - повторяет он, сворачивая от холма в район редкой застройки, граничащий с лесом. Дом Ковальски остается справа, Фрэнк даже не оглядывается - хочет поскорее оказаться у себя. - Ты сказала, когда были живы. Они все мертвы? И женщина?
Ей должно быть около пятидесяти сейчас, чуть за, не так уж и много - ему легко подсчитать, совсем легко, потому что он столько раз считал это, эту разницу, в прошлом, что не потерял навык.
Но почему она пришла сейчас? По просьбе Рози? Или потому, что в Хокинсе поселилось Нечто?

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
Есть что-то неправильное в том, что сейчас, с этой женщиной, он думает о другой - неправильное и как будто нечестное по отношению к ним обеим, но Фрэнк не властен над этими воспоминаниями, которых сейчас становится слишком много, как будто прорвало долго сдерживаемую плотину. Незадачливая влюбленность Ковальски в учительницу, неумение Руты справится с этим - все это, понятно, разбередило то, что хранил в памяти Фрэнк, разбередило и теперь не дает улечься, дергает, а этот телефонный звонок, слова Рози... Слишком близко это все, как оказалось - слишком близко, будто за тонкой стенкой, а не отделено от него сегодняшнего двадцатью с лишним годами.
- Да, радость. Мои друзья. И моя собака. Я просто не знал, что женщина тоже умерла.
Да и откуда бы - откуда бы ему знать. Фрэнк не из тех, кто верит, будто близкие люди могут чувствовать друг друга, даже разделенные расстоянием, никогда не верил в весь этот сентиментальный бред любовных романов для скучающих домохозяек, которым не хватает романтики в реальной жизни, и даже сейчас не верит, а потому с радостью хватается за следующий вопрос Рози.

- Да, думаю, надо будет рассказать. Раз уж мы решили, что будем действовать вместе, нужно делиться информацией, - он коротко, слабо усмехается - ну вот, организует работу по единственному известному ему принципу, коп есть коп и старого пса новым трюкам не обучишь. - К тому же, и она, и Ковальски - Ларри, его фамилия Ковальски, не помню, говорил ли я тебе - должны знать, что опасность может исходить не только из тумана или от вернувшихся животных. Люди могут быть опасны.
До сих пор они сталкивались только с Филом Коллинзом - и то далеко от города, по пути к кирпичному заводу, в лесу. В самом городе им угрожала только та тварь, что прикидывалась Ларри - но никогда никто из местных или приезжих, а теперь, выходит, нужно опасаться каждого, как будто то, что прячется в лесу, теперь знает, что Розита с ними - знает и попыталось добраться до него.

Рози кладет руку ему на колено, будто прочтя его мысли - ну что, Фрэнк, устало говорит он сам себе, что ты теперь скажешь насчет того, что близкие люди не чувствуют друг друга?
А потом решает не думать об этом - не сегодня. Слишком много всего, слишком много того, во что он раньше не верил - и у него нет ответов, и даже если бы и были, он не хочет говорить с Рози о том, что у него было с другой женщиной, даже если она помогла сегодня им обоим.
Он опускает руку с оплетки руля, кладет на ее ладонь на своем колене - он и не знал раньше, как ему этого не хватало, а теперь удивляется, как мог столько времени не замечать, чего не достает в его жизни.
Розиты - Розиты Суарес недоставало, и вот теперь она здесь, с ним, и хочет быть с ним, и не все ли равно, почему, и, может, стоит быть хоть немного благодарным тому, что прислало ее сюда, в Хокинс?
- Нет, - отвечает Фрэнк, не имеющий ничего против того, что тема разговора все дальше от него самого. - Нет, ничего такого.
Он верит Руте - ну и в ее здравомыслие тоже верит, и считает, что предостерег их обоих, и считает, что они к нему прислушались - потрясающее по своей глупости заблуждение для человека, который и сам прошел через то, перед чем сейчас стоит Ковальски. Прошел и ни разу не усомнился в том, верно ли решает - собрал шмотки, послал к черту отца, сел в тачку Розиты и уехал в соседний город, чтобы жить с ней, любить ее и быть с ней счастливым.
И не пожалел - ни разу, ни единого дня, ни единой минуты не жалел, что поступил именно так, а не иначе, а теперь считает, что Ковальски должен одуматься и действовать рассудительно, как будто ему не семнадцать, а в два, в три раза больше.

- Просто ее ученик. Он, как это сказать... Словом, сложный подросток. Не в смысле, трудный или хулиган, не из этих лоботрясов, что вчера к тебе у Поупа вязались, наоборот - тихий, спокойный, никаких проблем. Просто у него с семьей не все гладко: отец давно их бросил, мать малость не в себе, то дома на таблетках, то в клинике для душевнобольных, ну и сестра - ей пять - вроде как тоже не совсем в порядке, расстройство аутического спектра или как-то так называется, замедленное развитие, вроде того, - Фрэнк много знает о семье Ковальски, ну и думает, что Рози можно рассказать. - Сам Ларри вроде ничего, но в городе его, конечно, не особенно любят, считают, яблочко от яблоньки, а Рута... Она приезжая, из Нью-Йорка, и дети от нее в восторге - она рассказывает интересно, вся такая модная, красивая, ну ты сама видела. Может, пару раз ему улыбнулась, может, поболтала с ним о чем-то, кроме школы...
Фрэнк гладит ее по пальцам, сворачивает к своему дому, глушит мотор.
- Он влюблен - вот и все. Влюблен и считает, что она - его судьба. Ему всего семнадцать, радость. Это простительно.
В семнадцать - да. В почти сорок - нет, и Фрэнк не знает, что с этим делать, с этой своей собственной, такой внезапно-сильной влюбленностью в девушку, встреченную сутки назад, о которой он знает всего ничего: имя да то, что у нее особый дар.
И что она ему за эти сутки прямо под кожу влезла, поселилась внутри, не выкинешь.

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
Слова Рози о том, что такое судьба, перекликается с тем, о чем думает сам Фрэнк, но он все равно оставляет это без ответа - то, что он в самом деле хотел бы ей сказать, едва ли уместно, едва ли нужно хотя бы одному из них. Достаточно и того, что он сам чувствует - и зачем это Розите, зачем ей, когда она уедет, вспоминать Хокинс, вспоминать его.
А в том, что она уедет, он не сомневается - может быть, из-за того, что она напомнила ему ту, другую женщину. Той было тесно в Хокинсе - слишком тихом, слишком маленьком, слишком скучном. Тесно и скучно, и она уехала и его забрала - и, наверное, стала в каком-то смысле его судьбой, раз прошло двадцать лет, а он если и женат, то только на своей работе и так и не нашел женщины, которая стала бы для него той самой.
Нелепо думать, что той самой является Рози - они не в кино, не в романе - но Фрэнк все равно так думает. Может, потому что за эти двадцать лет с ним и близко такого не было - он не жил отшельником или монахом, нет, конечно, ничего такого, и у него были женщины, и даже относительно недавно, всего два года прошло с тех пор, как они с Хелен Свитуотер признали, что не подходят друг другу после полутора лет отношений, очень теплых, очень спокойных, очень трезвых отношений.
И теперь, значит, Рози - и он хочет смотреть на нее, не отводя глаз, а от мысли, что он может взять ее за руку, может целовать ее везде, может повести в дом и уложить в постель, у него во рут пересыхает и дышать становится трудно, вот как сильно он этого хочет.
И даже если прямо сейчас то, что обитает на кирпичном заводе, идет в город... Нет, Фрэнк закроет глаза и будет целовать Рози, пока оно не встанет прямо у него за спиной.
Просто чтобы не упустить ни единой минуты из тех, что у них еще остались.
И хотя Розита говорит о другом, о том, что нельзя больше ждать, что слова о последней жертве слишком важны и значат, что медлить время вышло, она тоже хочет эту ночь - только для них.
Фрэнк смотрит ей в лицо в тусклом свете приборной панели.
Боится ли она? Боится, что они могут не вернуться, что один из них может не вернуться?
Он - да.
Не смерти, конечно, но того, что для них больше ничего не будет - что остались считанные часы, и какой мог быть мотель, и он уже сердится даже на то, что они потеряли столько времени, отправившись на это бдение, проторчав у Руты, в забегаловке Поупа, хотя могли быть вместе, по-настоящему вместе, пусть даже не занимаясь сексом, или занимаясь, не так уж и важно.
- Хорошо, - что еще он мог ответить? - Хорошо, радость, я только позвоню Руте, предупрежу, чтобы она была готова. Но не сегодня. Завтра.
Его дом, конечно, не неприступная крепость - в нем не спрячешься от того, что наступает, но Фрэнку кажется, что у них получится, получится спрятаться друг в друге, за этим горячим, болезненным, очень жадным, что между ними, пусть и ненадолго, до завтрашнего утра.

Занося чемодан в темную прихожую, Фрэнк фыркает, закрывая за ними дверь, отсекая темноту дома от мягкого света фонаря над крыльцом.
- Я уезжал, Рози. Когда мне было меньше, чем тебе, я уехал - не убежал с цирком, но вроде того. Сначала уехал в Эвансвилль, а затем - в Ки-Уэст, была там? Это во Флориде, за много миль отсюда, а из Ки-Уэста - во Вьетнам, все дальше от Хокинса, пока он не стал чем-то вроде крошечной точки на карте, а затем осел в Майами на целый год, и меня не было дома почти четыре года, но я все равно вернулся. Наверное, не смог без Хокинса, все так - и разве не в этом дело? Если все так, как ты говоришь, если я - хранитель города, разве я могу уехать, действительно уехать?
Чемодан в его руке кажется совсем легким - Фрэнк задается вопросом, что в нем. Немного одежды, памятные безделушки?
Она собралась за считанные минуты, хотя едва ли планирует вернуться в цирковой вагончик - значит ли это, что ей не по нраву оседлость?
Скорее всего, так и есть - дочь Великого Мачете, циркачку-цыганку манит дорога, что же здесь такого удивительного?
Иногда те, с кем всю жизнь живут, как раз не судьба, вспоминает он ее слова и сам же заканчивает - а судьба те, кто оказался в твоей жизни мимоходом, будто на огонек заглянув.
- Ты же тоже не останешься в Хокинсе, когда все закончится? - задает Фрэнк вопрос, на который знает ответ - и даже темнота не может скрыть это знание от них обоих.
И он не ждет ответа - у них осталось совсем мало времени на себя, почти все время вышло.
- Но я бы очень хотел, чтобы ты осталась. Очень сильно бы этого хотел. Подумай об этом, радость, просто подумай. Здесь может быть хорошо, по-настоящему хорошо.
Нам с тобой - вот о чем он говорит. Даже в Хокинсе им может быть хорошо - так хорошо, как было сегодня утром, и как, он надеется, будет хорошо снова - сейчас, этой ночью, когда они поднимутся наверх.
- Мир можно посмотреть, выезжая в отпуск - ты не представляешь, сколько свободных дней у меня накопилось, если меня вообще вернут на службу, - пробует он разрядить обстановку неуклюжей шуткой, считая, что зашел слишком далеко - и не понимая даже, как, наверное, нелепо для нее выглядит сама идея отпуска, для нее, переезжающей с места на места, кочующей по зову души - или духов.

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
Она обещает ему остаться - вот так просто, как будто он попросил ее о сущей мелочи, каком-то пустяке, и Фрэнк думает, что это лучшее, лучшее, что с ним случилось - не только за сегодня, но и за долгое время.
И когда Розита качается к нему через эту пару футов темноты, Фрэнк ждет этого.
Ставит чемодан на пол, притягивает ее ближе - она целует его, первая, целует решительно, уверенно, как будто точку ставит в этом разговоре, после всего сказанного им, ею.
Запах дыма они принесли с собой - и теперь узкая прихожая пахнет костром и цирком, и Розита тоже пахнет костром, и теперь они уже знают друг друга, и она только что пообещала ему, что останется с ним, когда все закончится, и приехала к нему с этим чемоданом, потому что им не нужно ждать, когда все закончится...
Она ниже, тонкая, гибкая, у нее горячая кожа, и он гладит ее по рукам под короткими рукавами майки, по плечам, по затылку, и Фрэнк целует ее глубже, придерживая за затылок, не давая отстраниться, и под дымом и гарью она пахнет собой, терпкой сладостью и океаном, лимонной конфетой и колой, и Фрэнк слизывает этот вкус с ее языка.
И стискивает ее так, как будто хочет раздавить об себя - как и обещал, обнимает ее крепко-крепко, даже не думая, не рассуждая.
Подхватывает под бедра, поднимая по себе - растворяется в этом ощущении тяжести и теплоты ее тела, упругости бедер под джинсами.
Даже если это не случайно, а предначертано или как-то еще, Фрэнк не хочет об этом думать - может, это судьба, в самом деле их судьба, встретиться вот так, будучи сведенными чьей-то чужой волей, но в итоге все зависит только от них - от того, чего они захотят.

Спальня - самая дальняя комната в доме, к ней ведет узкий коридор, на стенах которого слабо выделяются более темные квадраты на посветлевших от времени обоях - прошлый владелец держал на стенах картины, Фрэнк мало внимания уделял дому и теперь даже рад тому, что сейчас темно и Розита не видит этих следов откровенного небрежения. Просто ему в самом деле было все равно - но с ней все будет иначе, одного ее присутствия хватает, чтобы вдохнуть в этот дом жизнь, превратить в настоящий дом, а не просто место, где он спит или проводит редкое свободное время.
И, наверное, ему нужно отпустить ее, поставить на ноги - показать, где взять чистые полотенца и как совладать с напором в душе, предложить чувствовать себя как дома, освободить пару полок в шкафу или, хотя бы, еще раз сказать, как он рад, что она согласилась поехать с ним, но он не может пойти на это, не может ее отпустить, как будто если отпустит, что-то непременно вмешается - взбесившиеся циркачи, или Нечто, или что угодно еще, и у них больше не будет времени, чтобы быть вдвоем, друг с другом, не Хранителем города и той, кто говорит с духами и указывает путь, а просто Фрэнком и Рози.

Это намного сильнее, то, что он сейчас чувствует, то, что заставляет его торопиться - утром он думал, что у них всего лишь несколько дней впереди, и этого уже было мало, сейчас же счет пошел на часы, потому что Нечто уже пришло за ней, уже попыталось остановить их, и вряд ли отступит, проиграв сегодня.
Всего несколько часов - только для них.
Дверь спальни тихо скрипит, когда Фрэнк толкает ее локтем, не отпуская Розиту - шторы на окне, выходящем на крохотный задний двор, остались незадернутыми, и серебристый свет луны заливает разворошенную постель, сдвинутые подушки, пакет из аптеки на тумбочке, вчерашнюю рубашку на кресле, которой давно пора в прачечную, все эти следы поспешных их утренних сборов перед поездкой к Руте, где они в итоге провели целый день.
Фрэнк хотел бы, конечно, чтобы все было иначе - чтобы они провели день, осматривая местные достопримечательности, поднялись на Ратушу, с которой в самом деле открывается красивый вид на город, поужинали с вином в каком-нибудь из ресторанов центра, а уж если бы и поехали к нему, то он ждал бы этого: застелил бы постель свежим бельем, отмыл бы зеркало в ванной, купил бы в булочной какой-нибудь ерунды на завтрак, но вот у них с Рози все иначе, в спешке, и они как будто сразу перешли к середине книги, но только все равно все правильно, все по-настоящему, хоть и в спешке, и он этого хочет и знает, чувствует, что она тоже этого хочет, когда укладывает ее на кровать.
От ее ботинок пахнет бензином, и бензин остается на его пальцах, когда он развязывает шнурки, растегивает на ней джинсы, задирает майку, чтобы наполовину наощупь снова найти ветку терновника, частично скрытую краями лифчика и пояса джинсов.
У цветов есть шипы, вспоминает Фрэнк, прослеживая прикосновениями рисунок, темнеющий на смуглой коже, отодвигая ткань белья, берясь за ее джинсы.
- Я тоже верю в судьбу. В ту судьбу, которую мы сами выбираем - решая, остаться или уехать, верить или не верить, - говорит Фрэнк то, что наконец-то может сформулировать, поднимая голову, чтобы увидеть ее лицо - увидеть, что она понимает, о чем он говорит. - Если это все не случайно, то нам решать, что будет после. Мы справимся, радость, нам придется, а потом у нас будет столько времени, что и не сосчитать - на все, да? На все, что мы захотим, чего бы мы не захотели.
Но сейчас - времени у них почти нет, и он хочет только одного: снова любить ее, и чтобы она снова была с ним, как была утром, целиком, полностью, в его постели и его женщиной.

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
Да, говорит Рози - да, только им решать. Да, и она приподнимает бедра, чтобы он стащил с нее джинсы, и дышит глубже, тащит с себя майку, избавляется от лифчика уже без утреннего смущения. Дергает на нем рубашку, прикасается к нему, как будто за ним повторяет. У нее горячие ладони, и у него от каждого ее касания внутри все закручивается еще туже, и она говорит "да", и это "да" - оно же на все, на все, чего они захотят, и на то, чего он хочет, не только сейчас, но и завтра, и через неделю, на то, что он хочет, чтобы она осталась.
Фрэнк целует подставленню шею, подставленную грудь - сейчас все еще естественнее, чем утром, потому что сейчас они знают, как это может быть, знают, как хорошо им может быть, и он очень хочет, чтобы ей тоже было хорошо - и сейчас, и завтра, и через неделю.
Она прижимается к нему всем телом, всеми своими пятью с небольшим футами, откидывается на постель, с утра незастеленную, как будто ждавшую, когда они вернутся - и это кажется настолько правильным, настолько изумительно-правильным, что Фрэнк вообще обо всем забывает, кроме тела Розиты под ним, кроме ее рук на его плечах, ее дыхании на его лице.
Завтра они займутся тем, что засело на кирпичном заводе - завтра отправятся туда и разберуться с этим, но сейчас, этой ночью, все это совсем неважно.
И Фрэнк отпускает ее не надолго - только ради того, чтобы совсем стянуть ее джинсы и белье, освобождая круглые смуглые коленки, узкие ступни, нетерпеливо проходится ладонями по горячей коже от лодыжек и до бедер, задевая тонкий шрам под коленкой, белеющий старым рубцом. В незашторенное окно светит луна, и тело Розиты покрыто тенями и серебряными озерами - темная впадина пупка и светлое полукружье груди, раскрытые губы и темные зрачки, прикрытые ресницами.
Он приподнимается на локте, расстегивает джинсы, стаскивает их вместе с трусами, даже не до конца, только с бедер, потому что больше не хочет не торопиться - потому что если у них есть только эта ночь, и та тварь на заводе окажется сильнее, чем они думают, то он знает, что пожалеет о каждой минуте этого промедления, так что не медлит, и если ей и тяжело под ним, она ничем не выдает этого, притягивает его еще ближе - и это совсем не так, как было утром, когда они еще только учились узнавать друг друга, не уверенные, можно ли, верно ли поступают.
Сейчас Фрэнк знает, что все так - и что-то в глубине него знает, что то, что между ним и Рози происходит, это и в самом деле не просто так, что это тоже делает их в каком-то смысле сильнее, и поэтому это уже не секс, не только секс.

Он так хочет оказаться в ней как можно быстрее, что даже не уверен, что сможет сдержаться достаточно, чтобы она была готова - что сможет быть терпеливым, даже несмотря на то, что хочет быть терпеливым, и Фрэнк цепляется за эту мысль - за то, что нужно дать ей возможность контролировать глубину и скорость хотя бы вначале, потому что он уже хочет слишком сильно, чтобы сдержаться, потому что все события этого дня наслаиваются одно на другое, пока на поверхности не остается пережитое на бдении, то, как одержимые циркачи кричали "сожжем ее", то, как он понял, что может ее потерять, едва встретив.
Фрэнк перекатывается на спину, тянет ее за собой, на себя, сдергивает джинсы до колен.
- Иди ко мне. Иди ко мне, Рози.
Она и правда похожа на деревце терновника - тонкая, гибкая, но крепкая, и он тянет ее на себя за талию, спускает руки к бедрам, чтобы помочь ей, и смотрит в лицо - и сейчас Фрэнк думает, что не может ее потерять. Что то, что послало ее сюда, не может ее у него отобрать - потому что это все равно, что отобрать у него кислород, способность дышать.

[nick]Фрэнк Уолш[/nick][status]шериф от бога[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/0019/ec/62/4/34368.jpg[/icon]
Она запрокидывает голову, приоткрывает рот, как если бы хотела напиться лунным светом, заливающим ее через стекло. Двигается, приподнимаясь и опускаясь, опираясь коленями на матрас по обе стороны от его бедер, и, сплетая его свои пальцы с его, тянет его на себя, к себе.
Он зря думал, что его нетерпение окажется ей не по нраву - потому что она двигается быстро, все быстрее, доводя их обоих, нетерпеливая, не знающая этой ханжеской морали маленьких городков вроде Хокинса, позволяющая ему смотреть, позволяющая любить себя, пришедшая к нему в постель без тени сомнения или наигранного смущения.
Фрэнк держит ее взглядом, держит крепко, как будто она может вдруг исчезнуть, так же внезапно, как появилась, оставить его в разворошенной постели на сбитых простынях - и она опускается вниз, вбирая его целиком, так же решительно, как глотает свои шпаги на цирковой арене, и снова взмывает вверх, и это настолько хорошо, что вымывает у него из головы все остальное, все, что не имеет отношения к этому, к ее телу на нем, к смуглой коже, облитой лунным светом как кленовым сиропом.
Она стонет - гортанно, не сдерживаясь, как будто хочет сказать ему, что ей тоже хорошо. Стонет и крепче переплетает пальцы с его - и продолжает, реагируя на каждое его движение бедрами, запрокидывая голову все дальше. Волосы стекают по ее спине, по плечам, между грудей, подчеркивая торчащие соски - она зовет его по-испански, отдавая себя всю, так же уверенно, как сказала, что останется с ним, и каждый раз, когда она опускается на нем, выдыхая в темноте комнаты хриплый тихий стон, Фрэнк хочет ее еще сильнее, еще ближе, еще полнее, пока этого не оказывается через край, пока его не затапливает этим ощущением ее тела вокруг, всем этим невероятным, чем она с ним так щедро, с такой готовностью делится, будто и в самом деле все это только для него и всегда было только для него.
Через него будто разряд пропускают - и Фрэнк вдруг теряется, на миг всего лишь теряется посреди этого ощущения, рядом с которым все прочее блекнет и размывается. Реальность выцветает вокруг них - сперва краски теряет спальня, и без того почти лишенная ярких расцветок, не считая разве что коричневого пакета из аптеки и темно-синей рубашки, сброшенной Фрэнком тут же у кровати. Затем приходит черед всего дома - холодильник линяет до тускло-белого, ярко-красные банки колы в нем становятся бледно-розовыми, желтый линолеум в коридоре превращается в невразумительно-грязный оттенок серого.

Он приподнимается на локтях, прислушиваясь к тому, как на ветру шумит лес, и сразу же узнает этот терпкий запах от выжженого сахарного тростника милей ниже, смешавшийся с резким запахом ом пота и давно не стиранной формы. К этому прибавляется вонь оружейной смазки - если смешать ее с пеплом от сожженого тростника, то можно раскрасить лицо и голые руки, сливаясь с местностью.
Больше по привычке, чем в самом деле отдавая себе в этом отчет - слишком невероятно поверить во все это - Фрэнк протягивает руку вправо, почти сразу натыкаясь на винтовку, тянет ее к себе за широкий ремень.
От тяжести М-16 чуть легче - он до рези всматривается в звездное небо над головой, уверяясь, что он по-прежнему в Хокинсе, но все остальное - винтовка, далекое гулкое блуп-блуп лопастей вертушки, доставившей взвод пушечного мяса, его собственная военная форма, загвазданная после марш-броска через полузатопленное рисовое поле до деревни, где, по данным разведки, скрывались вьетконговцы, тяжесть пластинок с его именем, званием и группой крови на цепочке, даже запахи, все эти запахи - не дают ему поверить в это.
Это не Америка - настолько же не Америка, насколько ему уже не сорок, а больше чем в два раза меньше.
Фрэнк не понимает, что произошло, память как туманом затянута. Он поднимается на ноги, по вернувшейся привычке стараясь замаскировать любой, даже самый незначительный, шум от своего движения в шелесте листвы, оглядывается из полуприседа, держа винтовку наизготовку, пытаясь вспомнить, как он оказался...
Где?
Он не уверен. Разум говорит одно, а органы чувств - другое. Разум уверяет его, что он по-прежнему в Хокинсе, Индиана, но обоняние, осязание, зрение и слух - все утверждает, что это Вьетконг. Фрэнк сжимает в руках ствол винтовки - это модифицированная версия, снабженная откинутым сейчас штык-ножом, а значит, он в дозоре. В дозоре, потому что завтра они идут в атаку...
На то, что прячется на заброшенном кирпичном заводе.
Эта мысль не принадлежит этому времени, но принадлежит этому месту.
Фрэнк скрывается в тени деревьев, передергивает затвор, проверяя магазин - полупустой.
Хлопает по разгрузке - все здесь. Все, даже фотография - та единственная, что осталась у него от Розиты, той, другой Розиты, Розиты-из-прошлого. Он потеряет ее бою за Сайгон - кровавом, бессмысленном, как почти все бои по эту сторону семнадцатой параллели. Придет в себя на борту медицинского транспортника, увозящего его в Штаты, одурманенным болеутоляющими, наспех заштопанным военными хирургами под артобстрелом, но так и не сможет узнать, что стало с этой фотографией.
Воспоминания о том, чего еще не случилось, будто иглами вонзаются в его мозг; Фрэнк заставляет себя оставить эту мысль, сосредоточится на кирпичном заводе.
Он должен уничтожить эту тварь, отправиться туда и уничтожить ее, так сказала ему...
Розита.
- Рози, - тихо шепчет Фрэнк, и имя, произнесенное вслух, делает Хокинс на миг чуть более реальным, заставляя всю эту дымку, затягивающую окружающее, стоит Фрэнку перестать смотреть прямо перед собой, отступить, но это длится лишь мгновение, а секундой позже он не может даже понять, чье имя только что произнес, кого позвал.
Он определяется с направлением - вот таким, серым, выцветшим, лес кажется ему чужим, но все же недостаточно чужим, чтобы сбить его с пути: он наконец-то узнал место, где очнулся - это поляна, на которой они с Рутой Лесли и Ларри Ковальски видели телефонную будку. Сейчас будки здесь нет, как нет и следов Чокнутого Фила, но Фрэнк все равно движется настороже, подняв винтовку, чутко прислушиваясь и реагируя на каждый шум. В отличие от Розиты, поляну, как и будку, как и Ларри, и Руту он помнит очень хорошо - то, что хочет завладеть городом, не может уничтожить всю память Хранителя, но сосредотачивается на самом важном, стирая воспоминания о Провидице.
Ему нужно найти завод. Нужно понять, что угрожает его городу - и разобраться с этим, стучит в голове Фрэнка.
Нужно найти Рози, напоминает ему голос юной девочки, может быть, школьницы.
Ты должен найти Рози, Фрэнк.
Найди Рози.