[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Ни один из них не задержался, чтобы бросить прощальный взгляд на форд и два тела неподалеку. Шейн, на ходу забивающий барабан подобранного с сиденья форда кольта патронами из коробки в бардачке, только по одному решительно выдвинутому Эйприл подбородку догадывался, что даже если бы сейчас в паре футов перед ней волшебным образом открылся бы портал, через который виднелся мотель и их старая тойота, она бы обогнула эту возможность вернуться обратно, в нормальность, и пошагала бы дальше по дороге, ведущей в город, из которого они совсем недавно так страстно желали убраться.
И хотя Шейн разделяет ее стремление попасть в Безнадегу - у него даже мысли не возникает, что Джона мог иметь в виду какой-то другой город - он не может избавиться от ощущения насмешки: он едва не убил их с Эйприл обоих, устроив драку с копом в движущейся тачке, лишь бы не дать тому отвезти их в городской полицейский участок, а теперь они сами, добровольно, шагают прямиком в ловушку.
В том, что это ловушка, он не сомневается - Джона наверняка не случайно упомянул, что им нельзя в город, и тот, кто вступил в разговор после сына, наверняка слышал о предупреждении, но также наверняка знал, что Бротигены именно туда и направятся - однако это просто становится еще одним принятым во внимание фактом: Джона в городе, они идут за ним, об этом знает то, что захочет им помешать.

Револьвер неудобный - весит больше, чем беретта, ствол длиннее и царапает Шейну спину, но без оружия он и вовсе чувствовал себя жертвой. Желание вышибить себе мозги не возвращается - как, впрочем, и желание вышибить мозги Эйприл. Голос сына из сломанной рации отбил у Шейна охоту разговаривать с женой о проблемах их брака - вместо этого Шейн думает о том, каким представился им с Эйприл городок в прошлый раз.
Вспоминает полицейский участок - два трупа в нем, радио, шипевшее голосами сестры и матери Эйприл, зловоние от начинающих гнить трупов и жужжание мух, пирующих в крови. Вспоминает нотариальную контору напротив участка - тело самого нотариуса, золотую авторучку на его столе, лист, застрявший в печатной машинке, с одним единственным напечатанным на нем словом: тэкстэкстэкс.
Аптеку с манекенами, выставленными к витринам будто посетители-зеваки, заинтересовавшиеся происходящим на улице.
Заправку на окраине, приглашающую всех за дешевым бензином и холодным лимонадом.

При мысли о холодном лимонаде просыпается жажда: где бы они не находились прямо сейчас, здесь, очевидно, тоже лето... Если эта жара не стоит здесь круглый год, поправляет себя Шейн, думая об аде - таком вот уютном лесистом аде, в который попадают те, кто насиловал маленьких вьетнамских девчонок и убивал своих же сержантов. Почему нет - Шейн не религиозен, не склонен к мистицизму, но игнорировать очевидную паранормальность происходящего становится невозможно. Голоса из сломанной рации и выключенного радио, Гордон Берри, прячущийся в кукурузе на своих щупальцах, давно мертвые обитатели прошлого Шейна... Он очень хотел бы, чтобы это объяснилось какими-нибудь выбросами в атмосферу или химическими отходами в воде в "Лесной грезе", которыми они с Эйприл напились или надышались - только все происходящее кажется уж слишком реальным, чтобы списать на галлюцинации.
Даже излишне реальным - как будто кто-то ободрал слой с привычной Шейну реальности, обнажая более четкий рисунок, на котором проступило то, что раньше казалось всего лишь игрой света и тени в ветвях деревьев.
По крайней мере, высокое солнце жарит, от раскаленного асфальта поднимается пар, и даже сквозь подошвы ботинок Шейн чувствует, как нагрелся асфальт. Его майка прилипла к мокрой спине, ободранная об капот половина лица саднит и тянет, но, несмотря на это, Шейн может с уверенностью поклясться, что очень давно не чувствовал себя... Настолько живым, пожалуй. Настолько реальным - и это ощущение, должно быть, и делает секс таким острым, таким невероятным. Это - а еще мысль о том, что здесь им не нужно давить на тормоз.
Интересно, думает Шейн, Эйприл тоже это чувствует? Ее тоже заводит мысль о том, что здесь они могут все - буквально все, даже убить друг друга?
Это отзывается внутри него чем-то сладким и терпким одновременно - предвкушением, должно быть,  - но исчезает слишком быстро, чтобы Шейн успел поймать и препарировать свою реакцию.

Потрескавшийся асфальт с сорняками, пробивающимися сквозь трещины, уходит под подошвами, серая лента шоссе тянется будто бесконечно через заросший старый лес. Шейн прислушивается к лесным звукам - иногда из чащи раздаются хриплые вскрики какой-то птицы, иногда по асфальту проносится крупная тень, но в небе никого не видно, стоит поднять голову. Единственным живым существом на эой дороге кроме них с Эйприл становится олень: крупный самец стоит посреди шоссе, наблюдая за приближающимися людьми, но когда до него остается примерно с четверть мили, вдруг, будто вспугнутый, грациозным прыжком оказывается на обочине, а затем скрывается в молодой поросли, тесно обступающей мощные стволы старых деревьев.
Шейн, схватившийся за рукоять револьвера за спиной, расслабляет пальцы, потирает заросшие щетиной щеки - он собирался побриться с утра, но исчезновение Джоны внесло свои коррективы.
- Когда придем в город, начнем с полицейского участка, - говорит Шейн Эйприл, чтобы разрушить эту наступившую после исчезновения оленя тишину - неприятную, наполненную чужим ожиданием тишину. - Снимем с тебя браслеты и посмотрим, что там есть полезного.
Оружие. Он думает только об этом - револьверы полицейских, патроны, оружейный сейф. На этот раз Шейн не собирается церемониться, вскроет ящик шерифа, даже если ему придется расстрелять в замок целый барабан.
Против Гордона Берри пушка не помогла - пусть так, думает Шейн, зато мозги копу она вынесла замечательно. Это подталкивает его к другим догадкам - например, о том, кем был коп до того, как до него добралась Безнадега, и чем был Гордон Берри этой версии с поля. Уж точно не человеком, говорит сам себе Шейн о псевдо-отце Эйприл, вспоминая его черную кровь и щупальца.
Уж точно не человеком.
И с чем же они тогда имеют дело?
- Тэкс! - каркает громадная черная птица, пролетая так низко, что Шейн даже пригибается, уверенный, что в противном случае она заденет его краем своего блестящего крыла.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Птица поднимается выше, но по-прежнему наворачивает круги над их головами. Ее сиплое карканье - она не каркает, говорит сам себе Шейн, она не каркает, трусливый ты дебил, признай, что она орет это ебучее "Тэкс" - разносится над шоссе, в лесу другие птицы отзываются, на сей раз настоящими птичьими воплями, только наполненными паникой и страхом.
По крайней мере, Шейну так кажется - что паникой и страхом.
Задрав голову и следя за неспешным планированием птицы на ветку в раскаленном, будто над грилем застывшем воздухе, он передергивает плечами - ну да, шуточки Безнадеги.
Птица кружит высоко, но все равно нервирует - Шейн таращится на нее, пока слова Эйприл не привлекают его внимание.
- Игра Джоны? - переспрашивает он, не понимая, о чем она говорит.
На ум приходит почему-то не геймбой, а железная дорога - роскошная игрушка, которую Шейн выиграл на рождественской лотерее в участке лет шесть назад. Джона тогда был еще слишком мал для нее - а у Эйприл и Шейна еще оставались надежды - так что огромная коробка, занявшая почти все заднее сиденье, стояла на полке в детской Джоны, ждала своего часа, который так и не наступил.
На прошлое Рождество Шейн собрал игрушку - потратил полдня на то, чтобы свинтить каждый гребаный винтик, смонтировал рельсы, станцию, железнодорожный мост и сам состав, локомотив и четыре выкрашенных веселенькой красной краской вагончика. Собрал все до последней детальки, даже про батарейку в семафор не забыл. Джона на кровати играл в геймбой, не проявляя интереса, вообще не обращая внимания на отца и его занятие, но когда Шейн закончил и запустил состав, все же оторвался от своей игрушки, чтобы выяснить, что это за звуки с пола, а затем потерял интерес и сел обратно, уткнувшись в экран, на котором пиксельное чудовище охотилось за пиксельным же человечком.
Наверное, тогда Шейн и понял, что все бессмысленно - что Эйприл была права, когда говорила, что все напрасно.
Он сидел на полу, вокруг него по собранным в круг без конца и начала рельсам с лязганием и скрипом носился поезд, за который сам Шейн в свои одиннадцать отдал бы левую руку, где-то на кухне, которая в тот момент казалась Шейну находящейся за миллионы световых лет, Эйприл заканчивала со сладким горошком к рождественскому ужину, наполовину состоящему из полуфабрикатов, и вот тогда это все и случилось.
Шейн понял, что его сын - его ребенок, единственный его ребенок - никогда не станет таким, как остальные дети. Он знал это - конечно, знал, почитал в книжках, поговорил кое с кем, и тот врач, к которому они с Эйприл возили Джону, все объяснил по пунктам, но это знание оставалось как-то само по себе, отделенное от Шейна, а вот на Рождество оказалось прямо перед ним, ударило его поддых, вышибая землю из-под ног.
Поезд наматывал круг за кругом, пиликанье игрушки становилось все быстрее и пронзительнее, и тогда Шейн закрыл лицо руками и, вроде, отключился.
Пришел в себя внезапно, уже на ногах - поезд валяется у стены, в которую его явно швырнули, станция вырвана из основания, семафор раздавлен.
Но хуже было другое - Джона стоял прямо преед Шейном, опустив руку с игрушкой вдоль тела и держась свободной рукой ему за ремень. Смотрел прямо в лицо, просто молча смотрел, но Шейн сразу же врубился. Потянулся похлопать сына по плечу - тот уклонился - вовремя вспомнил, что Джона не любит прикосновений, и принялся разбирать гребаную железную дорогу обратно, складывая детальки в погнутую коробку со следом пинка на боку.

И сейчас, когда Эйприл говорит об игрушке, Шейн вспоминает именно эту железную дорогу - и поезд, обреченный бегать по кругу, пока не кончится заряд инерции, толкающий его вперед. Может, так и они - раз за разом один и тот же круг, одна и та же дорога.
Но, как оказывается, Эйприл имеет в виду совсем другое, и Шейн в задумчивости снова потирает щеку, потому что чем больше он думает над словами жены, тем более наполненными смыслом они ему кажутся.
Геймбой, точно. Уровень за уровнем - и если не проходишь до конца, если до тебя добирается то, что за тобой охотится, начинаешь сначала - так же, как они начали сначала с того мотеля, а потом оказавшись в машине копа. В прошлый раз они прошли участок, прошли лес, поле и ночь в оставленном поселке - потом был придорожный бар, где - шуточки Безнадеги - Шейна угостил пивом его мертвый сержант, а вот потом...
Шейн хмурится, останавливаясь, пытаясь вспомнить, что было потом - после того, как они уехали из бара под вопли сержанта, но все его попытки оканчиваются провалом в теплую, дышащую и пульсирующую темноту, а в затылке начинается тупая головная боль, как будто кто-то ввинчивает ему в череп толстый гвоздь.
- Сколько попыток в игре? - задает он вопрос, который должен бы показаться бессмысленным - потому что это не игра - но таковым не кажется. - Мы не уложились по времени или нас съели?
Сам Шейн склоняется к первому варианту: интуитивно - а он в достаточной степени коп, чтобы не игнорировать свою интуицию, пусть на экзаменах на детектива она ему и не помогает - он чувствует, что все пошло не так после бара. Не так - или вообще никак, и поэтому у него нет об этом никаких воспоминаний.
- Ты помнишь, что случилось после того, как мы уехали из бара? После перестрелки, и там еще был олень...
Олень - и его тушу сержант Скотт вытащил из дверей, когда Шейн жал на газ, выводя форд задом с крошечной парковки.
Что Скотт кричал? Что это его бар? Его гребаный бар?
Шейн свалил, воспользовавшись появлением оленя - свалил и вытащил Эйприл, пытался вытащить даже девчонку, но, быть может, этого как раз и не надо было делать? Может, нужно было понять, чего хочет от него сержант Скотт?
или убить его - снова

Птица вспархивает в ветки, на которой застыла неподвижным изваянием.
- Тэкс! - снова вопит она, принимаясь кружиться над их головами. Ее тень с широко раскинутыми крыльями, необыкновенно темная тень, похожа на движущуюсяна светло-сером пыльном асфальте чернильную кляксу и Шейна каждый раз продирает морозом по спине, когда птичий силуэт пересекает его собственную, куда менее внушительную тень.
- Дело в этом, да? Мы не прошли тот уровень и нас откатило к началу?

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
- Значит, одну попытку мы уже просрали, - рассуждает вслух Шейн. - Нужно не облажаться с этой.
Легче сказать, чем сделать - потому что он до сих пор не понимает, в чем смысл игры. Наверно, найти Джону - а по дороге прикончить всех, кто попытается помешать. У детских игр не должно быть слишком сложного сюжета, все так, вот только проблема в том, что пока это тянет на сюжет для очень-очень взрослой игры.
Такой, как рисует Эйприл - заменяя, по видимости, этим секс.
Шейн смотрит на профиль жены, потом встречается с ней взглядом - они не так уж часто смотрят друг другу в лицо, разве что когда ссорятся, так что сейчас это в каком-то смысле для него откровение, и он разглядывает Эйприл с плохо скрытым интересом, как будто фоторобот сличает.
За прошедшие годы она стала иначе носить волосы, меньше улыбаться, лицо похудело - скулы кажутся такими острыми, что порезаться можно, возле рта несколько почти незаметных морщин. Она, пожалуй, красива, с легким удивлением думает Шейн - ну то есть, разве думаешь такое о своей жене после двенадцати лет брака? Но ему все равно кажется, что она красива - не той журнальной красотой, такого в ней отродясь не было, но сочетание каждой черты в ее лице приводит к такой гармонии, что он думает, что она намного красивее той же Кэти Леншерр - Кэти с ее курносым носиком, пухлыми губамм киноактрисы, круглыми румяными щеками. И думает, что у Эйприл, наверное, действительно поехала крыша, если она думала, что он ей изменяет.

Шейну приходится сделать над собой усилие, чтобы оторвать взгляд от жены - самое дерьмовое, что он даже не может сказать Эйприл, что считает ее красивой, потому что совершенно не уверен в ее реакции... Хотя нет - не так, напротив: уверен, что она скажет в ответ что-то, что заставит его серьезно пожалеть о том, что он вообще открыл рот, так что Шейн проглатывает это свое неуместное желание.
- Не думаю, что это зависит от нас - я вспомнил первую попытку только когда уже сидел в тачке, на полпути в город... И ты тоже - я видел, у тебя это на лице проступило, что ты вспомнила, - так же задумчиво говорит Шейн, поглядывая вверх - на чертову птицу в небе, которое сейчас кажется каким-то слишком голубым, таким голубым, как будто кто-то опрокинул краску "неебсная лазурь".
Ни облачка - только белое палящее солнце и лазурь.
Хуже того, думает Шейн, что сейчас он помнит оба утра - оба утра, которое на саомм деле одно и то же: утро исчезновения Джоны. И оба вечера, предшествующих этому. В одной из тех реальностей они разбили вазу и Эйприл заявила, что хочет развестись, а другой - он первый сказал эти слова. И их сын ушел - выбрался из номера, пока они спали, и ушел. Все повторилось - но Шейн не может не думать о том, а могли ли они избежать этого возвращения в Безнадегу, если бы он промолчал. Если бы слов о разводе не было.

- Я думаю, это не просто так. В смысле, да, три попытки, уровень за уровнем, но ты думала о том, что запускает эту игру? Коп приезжает, потому что мы вызываем полицию, - поясняет Шейн, загиба пальцы - одна из его деревенских привычек, унаследованных от матери, те привычек, которые Эйприл терпеть не может. - Полицию мы вызываем, потому что Джона уходит. А он уходит... Потому что мы ссоримся.
Не просто ссоримся - это, конечно, преуменьшение, потому что они не просто ссорятся. Джона не сбегает, когда они просто ссорятся - потому что последние несколько лет они живут в состоянии непрекращающейся ссоры, которая то разгорается сильнее, то слегка затухает, но никогда, никогда не заканчивается. Джона, наверное, даже удивился бы, если бы его родители в обнимку уселись перед телевизором или что там делают другие пары? Целуются после завтрака, когда жена провожает мужа на работу? Оставляют друг для друга милые сюрпризы вроде любимого блюда под крышкой, когда он задерживается, или букета цветов без повода, когда утром она казалась беспричинно грустной? Шейн смутно помнит, что его отчим - тот, который научил его рыбачить, играть в футбол и которого он с гордостью звал отцом - делал что-то такое для его матери: билеты в кино, цветы, новое платье. Почему он никогда не пытался так же порадовать Эйприл?
Впрочем, ответ находится тут же - едва ли ей понравилось бы платье, которое он для нее выбрал, особенно за те деньги, которые он мог бы выкроить после всех текущих расходов, или букет, или предложение сходить в старый мариэттский кинотеатр на какой-нибудь старый фильм.
Но в этот раз, возвращается он мыслями к сыну, это была совсем другая ссора - это была ссора, после которой откат до прежних позиций невозможен... Или возможен? Потому что вот сейчас они с Эйприл разговаривают - разговаривают друг с другом как нормальные люди, на повестке дня отнюдь не развод, а яйца Шейна пусты и пальцы все еще пахнут смазкой Эйприл - так что, наверное, это даже не откат. Это кое-что получше.
- Ты об этом? Вспомним заранее и не дадим ему...

Договорить ему не дает птица. С хриплыми воплями, в который отчетливо звучит это гребаное "тэкс", она пикирует к Шейну, но на этот раз вовсе не пролетает рядом, а нападает на него - бьет по лицу, по шее, по плечам крыльями, вцепляется острыми жесткми когтями, полосуя щеку, висок, длинный клюв вонзается ему в затылок, в лоб, метя в глаза.
Шейн отмахивается как может - из-за чертовой птицы ничего не видать, он опускает голову, зажмуриваясь, кружится на месте, вскинув руки, но, будто поднятые по сигналу, на помощь неожиданному врагу устремляются и красные кардиналы, следящие за Бротигенами с дверевьев вдоль шоссе. Они меньше. но берут количеством - облепляют Эйприл, бросаются на Шейна, и без того почти оглушенного хлопаньем черных крыльев у головы, хриплыми воплями, запахом тухлятины от птицы.
Он хватает чертову тварь обеими руками, сжимает жилистое тело под перьями, чтобы оторвать от себя - она бешено сопротивляется, полосует кривыми когтями ему руки, лицо, шею, плечи, голову, раздирая в кровь, неожиданно сильная, неожиданно свирепая. Когти вонзаются Шейну в правое веко, в глазу будто лопается что-то горячее, что-то течет по щеке - Шейн жмурится еще сильнее, почти обезумевший от боли, собирается, перехватывает птицу удобнее, сминая, скручивая, не обращая внимания, что она вырывает у него их рук целые куски мяса. Сминает ее, швыряет под ноги и тут же наступает, метя тяжелым ботинком в голову.
- Сдохни, сука! Сдохни! Сдохни, ты, чертова тварь!..
Он топчет птицу остервенело, так, как будто хочет размазать ее по асфальту, с легкостью отшвыривая более мелкую красную кавалерию - кардиналы падают на серый разогретый асфальт как спелые яблоки, трепыхаются, пытаясь подняться на сломанных крыльях, пронзительно пищат, но Шейн не отвлекается, топча гадину, кричавшую "Тэкс".

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Он едва может что-то разглядеть под ногами - топчет птицу почти наощупь, зверея от боли в горящей глазнице, от боли в разодранных руках, но вот птица перестает дергаться, практически размазанная по раскаленному на солнце асфальте, ее мелкие красные подружки разлетаются. Шейн едва не бьет Эйприл - она дергает его к себе, он едва не решает, что это новое нападение, но успевает остановиться, узнав ее голос. Она трогает его, обхватывает по-прежнему сцепленными наручниками руками лицо, поворачивает к себе. Шейн пытается вывернуться, отвернуться, пачкает ее майку собственной кровью:
- Нет... Нет, нет, Эйприл, да нет же!..
Он может идти, господи боже, конечно, он может идти, это была всего лишь птица, всего лишь гребаная птица...
которая выклевала ему глаз, или вырвала, или как это еще назвать
Шейн пытается приоткрыть зажмуренное веко, и яркое солнце так режет глаз, даже сквозь слезы, что он сразу же зажмуривается снова, останавливается в паре шагов от Эйприл, поднимает руку, касаясь щеки - лицо саднит от порезов, соль от слез из вырванного глаза разъедает царапины, подсыхая, Шейн осторожно касается пальцем поврежденной глазницы... Наощупь под веком что-то мягкое как желе, какое-то углубление вместо упругой выпуклости глазного яблока - это не больно, но противно...
чертова птица выклевала тебе глаз, Малыш, и выклюет и второй... Как тебе понравится здесь в полной темноте, Малыш? Как тебе это понравится?
- Я не отрубаюсь, - грубее, чем следовало бы, говорит он Эйприл, разворачиваясь - осматривает ее уцелевшим глазом, шокированный тем, как она выглядит - вся в крови, ко лбу прилипли несколько красных перьев, волосы торчат в разные стороны, губы опухли. - Не отрубаюсь и могу идти.
Он с силой проводит обеими руками по лицу, стирая кровь, царапины саднят, но это ничего. Вытирает руки, покрытые кровью и чем-то еще это твой глаз, приятель о джинсы, сплевывает под ноги тягучую кислую слюну.
Да, конечно. Когда они вернутся, его глаз будет на месте - конечно, думает Шейн, все именно так и будет.
- Когда мы вернемся, да, - кивает он на слова жены - бывшей жены? - Когда мы вернемся в гребаный нормальный мир, мой глаз будет на месте, ты перестанешь быть первостатейной сукой хотя бы со мной, Джона внезапно признается, что все эти годы просто подшучивал над нами, а вокруг, блядь, зацветут майские розы!..
Это, может быть, и чертова игра - но пока в этой игре они отсосали.
Эта мысль его внезапно, совершенно неожиданно смешит - потому что это Эйприл ему отсосала. Они трахались - так, как никогда не трахались там, в этом ее нормальном мире, и Шейн не то хрюкает, не то фыркает, откашливается, маскируя этот совершенно неуместный смех, истеричный смех, пришедший, как туман за штормом, за его вспышкой раздражения.
Это шок, как-то отвлеченно говорит он сам себе. У меня шок.
Нужно выпить воды и умыться. Пробежать десяток ярдов, принять душ и таблетку тайленола. Вернуться в прошлое и зайти за презервативами, собираясь в тот бар, где он подцепил Эйприл.
И шок пройдет.
Но во что он точно не верит, так это в то, что что-то будет хорошо.

Резкий сигнал заставляет его дернуться, резко обернуться - прямо по дороге, по этой самой дороге, которую Шейн уже воспринимает как свою собственность, которую привык видеть пустой, едет, сверкая хромированными деталями на солнце, автомобиль. Не тот полицейский форд - а в первый момент Шейну, конечно, кажется, что это именно он, что мертвый коп сел за руль, сумел выехать на асфальт и теперь едет, чтобы закончить начатое, и рядом с ним на пассажирском сиденье сидит Ту-Линь, улыбаясь разбитыми почерневшими губами - а совсем другая тачка, разбитый и кое-как починенный плимут.
И сигналит, сигналит.
Проезжает мимо, объезжая и Шейна, и Эйприл, и то, что осталось от птицы, тормозит в нескольких футах, останавливается окончательно - Шейн слышит, как гремит мотор в ржавых недрах этой колымаги.
Водительская дверь открывается, показывается женская голова - рыжие кудри, ковбойская шляпа.
- Бог мой! - с мягким южным выговором произносит женщина, выскакивая из машины. - Бог мой, ребята! Что с вами случилось, вы оба выглядите так, как будто все утро били тюленей...
Солнце бьет Шейну в уцелевший глаз, он жмурится, пытаясь разглядеть лицо этой женщины.
- Да вас обоих нужно как следует подлатать, а? - продолжает она тем же душевным тоном. - Садитесь, ребята, я о вас позабочусь...
А затем она наклоняется, поднимает дохлую птицу, практически растоптанную, встряхивает ее, заставляя переломанные крылья бессильно качнуться.
- Опачки! Попробую посмотреть, что с этим можно сделать...
Она открывает багажник плимута и швыряет птицу поверх... Шейн глазам поверить не может - других дохлых животных. Опоссумов, белок, енотов - дохлых.
Над тачкой тут же взвивается рой мух.
Женщина захлопывает багажник со звуком, напоминающим Шейну звук выстрела, поворачивается окидывает их взглядом и белозубо улыбается:
- О, нет! Ребята, только не надо на меня так смотреть! Я таксидермист, делаю чучела - самые лучшие в этой части штата. Собираю сбитых на дороге зверюшек и дарю им второе рождение... Но эй, хватит болтовни, так? Вы оба истекаете кровью, мне кажется, вам как можно скорее нужно что-то с этим сделать...

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Шейн довольно быстро врубается, что не так с этой Нормой - может, на детектива он так и не сдал, но все же не полный кретин, и умеет отличить мужика в парике и женских шмотках от женщины. Голос у этого извращенца не низкий, хрипловатый, как у джазовой певицы, зато ладони широкие, фигура угловатая, и под платком на шее, Шейн готов в этом поклясться, адамово яблоко.
И на дворе восемьдесят третий - не шестидесятые, и Шейн про гомосексуализм кое-что слышал, ну и он, конечно, пялится на это чудо, но все же подталкивает Эйприл к плимуту, пока Норма - или как его там - отгибает пассажирское сиденье, чтобы можно было пробраться назад: она права, им нужно что-то сделать со всеми этими царапинами и ранами, а потом оказаться в городе.

- Значит, с сыном, - встревает Шейн, пока этот мужик и Эйприл обмениваются улыбками.
"Норма" поворачивается:
- Да, моего сына зовут Норман, он сейчас в городе... А у вас есть дети, просто Шейн и просто Эйприл?
Шейн тоже выдавливает улыбку - боль в расцарапанных губах становится просто адской.
- Да, тоже сын. Он сейчас... с родственниками.
- Понимаю. Отправились в поездку вдвоем? В браке часто не хватате романтики, все так, особенно когда появляются дети, - взгляд "Нормы" скользит по засосу, виднеющемуся над воротником Эйприл.
Она взмахивает руками.
- Ну ладно, хватит болтать... Знаете что, занимайте номер первый, вот, рядом с офисом - мотель пуст, мы еще не открылись, зато я или Норман будем рядом, если что-то понадобится... Идемте, я дам вам ключи...

В офисе пыльно, пахнет затхлостью - не похоже, что в мотеле кто-то живет.
"Норма" ищет ключи, потом - аптечку.
Шейн оглядывает календарь на стене с видами каких-то гор, открытый на октябре шестьдесят девятого - месяце его отправки во Вьетнам - совершенно пустой реестр постояльцев.
- Переживаете трудные времена, Норма?
"Норма" широко улыбается.
- Бывало и хуже. Надеюсь, оживление города пойдет на пользу и мотелю.
Шейн снова цепляется за эти слова, как будто камешек в носке, вот как это ощущается.
- Не слышали, в последнее время в городе не было никаких трагических происшествий? Убийств или чего-то подобного?
Улыбка "Нормы" застывает:
- Нет, ничего подобного, а с чего вы спрашиваете?
Шейн вспоминает мертвых копов в участке, потом нотариуса, а еще тушу оленя, прибитую к доске объявлений. Пожимает плечами, обнимает Эйприл за плечи.
- Просто любопытство. Так как насчет ключей от наручников?
"Норма" двигает к ним обоим пустой журнал, авторучку, ключ от номера и аптечку:
- Вот, прошу. Впишите себя, на всякий случай, таковы правила... Номер в вашем полном распоряжении. Не бойтесь, там убрано, я убираюсь каждый четверг, полностью, даже постельное белье меняю, вне зависимости от того, жил там кто-нибудь, или нет... Схожу к себе, посмотрю ключи от вашего украшения, Эйприл, и сразу же вернусь, чтобы подлатать вас обоих, хорошо? Я о вас позабочусь, ребята. Мотель Бэйтс хорошее место.

Первый номер действительно располагается прямо за стенкой офиса. Шейн открывает дверь, пропускает Эйприл, входит сам - стандартный номер, причем получше, чем был в "Лесной грезе": широкая двуспальная кровать, две тумбочки по обем сторонам, клетчатое покрывало, небольшой коврик на полу, лампа на однйо из тумбочек, шкаф, рядом вход в небольшую ванную комнату, в которой чуть слышно пахнет лимонным очистителем, так же, как в номере - лимонной полиролью.
Шейн проходит в ванную, выкручивает кран, смотрит на себя в зеркало - на свое лицо, покрытое царапинами и ссадинами после стычки с копом, которая, как ему кажется, была будто в прошлой жизни.
Вокруг зажмуренного глаза припухлость, ресницы засохли с кровью, Шейн хочет открыть глаз, но нет, и когда он тянет осторожно пальцем опущенное веко, всю голову пронзает острая вспышка боли.
- Черт! - он бросает попытки - ладно, он не врач, да и потом, если они в самом деле вернутся...
Если.
Он складывает руки ковшиком, плещет себе в лицо - кожу тут же щипет, будто он наждачкой прошелся. Шейн шипит от боли, пережидая.
- Ты заметила? Заметила, что это никакая не Норма? - спрашивает он у Эйприл, моя руки - совершенно новый брусок мыла лежит в аккуратной голубой мыльнице, такой же, как была у них дома в Мариэтте. - Может, Норман, но уж никак не Норма... Заметила, сладкая? Это мужик, вот я о чем.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Шейн продолжает мыть руки - моет тщательнее, чем когда либо, Эйприл должна бы прийти в восторг - затем, как следует намылив руки, осторожно смывает с лицо грязь и кровь, уже размоченную несколькими пригорошнями прохладной воды. Как и в любом подобном месте, вода греется чертовски долго - но все же Шейну кажется, что она становится немного теплее. Ободраннная, расцарапанная. ссаженая кожа постепенно привыкает, боль становится глуше, не такой интенсивной, разве что мыльная пена снова ненадолго возвращает это горячее пощипывание, но Шейну Бротигену, последние десть с лишним лет прожившему в доме, который его жена драила как безумная (и почему как?), тратя на это любой доллар, остающийся на домашние расходы после оплаты счетов и покупки еды, не нужно рассказывать об опасности микробов.
- В Джорджии нет, но здесь, в Каролине... Я не знаю, сладкая, - отфыркиваясь от мыльной пены, говорит Шейн. Стоит опустить голову к раковине, в глазнице будто что-то тяжело ворочается, болезненно и неприятно, и он торопится выпрямиться, снимает с крючка у раковины белое пушистое полотенце, вытирает остатки мыла, снова смотрит на себя в зеркало. Теперь, после умывания, он выглядит на удивление еще хуже - царапины и глубокие порезы от когтей чертовой птицы воспалились, выделяются еще сильнее и ярче - хотя чувствует себя немного получше. Шейн отрывает немного туалетной бумаги, промакивает несколько самых глубоких царапин, опять начавших кровоточить, затем, отрывая небольшие кусочки, наклеивает бумагу на те места, где кровь снова выступает, как будто пытается устранить последствия особенно неаккуратного бритья, с каждым накленным кусочком все больше напоминая самому себе мумию.
- Возможно, местным копам не до безобидного шизика.
Если копы живы - или в этой версии второй попытки помощник шерифа не пристрелил своих коллег, а сразу поехал за Бротигенами?
Голова кругом, если думать об этом слишком долго.
- И нет, я заметил заправку, когда мы в прошлый раз уезжали из города, но мотель... Может, просто не обратил внимания.
Это вряд ли, думает Шейн. Он еще раз моет руки, вытирает - на белом полотенце кое-где пятна, да, это неприятно, они не заплатили ни цента, а "Норме" придется отстирывать кровь.
Затем Шейн, уже бросив жалеть полотенце, мочит его, выкручивая холодную воду, как следует, и проходится по царапинам, оставленным клювом и когтями той бешеной птицы на его голове и шее сзади, разглядывает себя в зеркало. Чертова птица вырвала у него клок волос впереди, и Шейн, втайне гордящийся своей густой шевелюрой, не собирающейся пока редеть, осторожно промакивает небольшую лысину, оставляя на полотенце еще одно розовое пятно. В глазу как будто что-то распухает, шевелится, и боль становится сильнее - Шейн прикидывает, не попросить ли у "Нормы" каких-нибудь обезболивающих, а затем вспоминает, что она принесла аптечку, и выходит из ванной как раз вовремя, к приходу "Нормы".

Расстегнутые наручники ложатся на прикроватную тумбочку, рядом "Норма" кладет ключ с заговорщицкой улыбочкой - ключ и правда стандартный, полицейский.
Эйприл растирает запястья - Шейн вылавливает взглядом красные полосы натертостей на светлой коже, наверняка возникшие, когда он, накрутив цепочку между наручниками на кулак, дергал ее взад и вперед, чтобы продемонстрировать Эйприл, что она в его руках, а потом ловит себя на странной мысли: хочет ли она нарисовать это? Наручники, секс возле разбитой и слетевшей с дороги тачки? Или в случае Суперженщины и Супермудака будет разбитый космический корабль?
- Разберемся, - подтверждает он слова "Нормы" - разумеется, Эйприл хочет в душ. Разумеется, ей необходим душ - Шейн даже удивлен, что она дала ему умыться, а не выставила из ванной, едва они оказались в номере. Эйприл ненавидит грязь - даже когда он не знал о ее мизофобии, он знал, что она ненавидит грязь, но иногда ее ненависть и боязнь микробов выходили за берега, и Шейну иногда казалось, что и его, и Джону Эйприл воспринимает лишь как источники грязи, от которых она не может избавиться.
Можно ли сохранить брак в таких условиях - вопрос на миллион.

"Норма" ласково нажимает ему на плечо, поднимая руку - Шейн едва не отшатывается, но вовремя соображает, что ему всего лишь предлагается сесть.
Он садится, пока "Норма" включает лампу на тумбочке, дающую приятный медовый свет, а затем принимается копаться в аптечке.
- Я оставлю вам ключ, просто Шейн, но, честное слово, если бы мой бойфренд потерял ключи во время игры с наручниками, я бы никогда не дала ему повторить, - мурлычет "Норма", наклонившись над аптечкой на тумбочке. Рыжие волнистые пряди, синтетически блестящие, скользят по ее плечам, вырез блузки в цветочек провисает, и Шейн может поклясться, что видит край кружевного лифчика под блузкой.
Да у парня совсем с крышей неладно, вот что.
Шейн тянется к аптечке, но "Норма" бьет его по руке - слабо, игриво, и от этого еще хуже.
- Нет-нет! Вы только навредите себе, а я все сделаю намного лучше... Уверяю, я очень хорошо накладываю швы, почти незаметно. Я увлекаюсь таксидермией, вы забыли?
Шейн пытается улыбнуться распухшими ободранными губами.
- Не видел еще ни одной вашей готовой работы. Может, лучше оставить все до доктора, Норма? Вы и так сделали для нас достаточно...
"Норма" хрипловато смеется, вытаскивая запаянные в пластик узнаваемые капсулы и шприц в индивидуальной упаковке.
- А вы нахал, да? Ничего, я зашью самые глубокие, а уже завтра сможете показаться доктору Андерсу, он не собирался открываться, но я позвоню ему к обеду, когда буду уверена, что он вернулся в город, и договорюсь, чтобы он вас принял... Все торопяться вернуться к маскараду - это главное событие года.
Шейн совсем не уверен, что хочет присутствовать на главном событии года в этом стремном городишке, от которого у него мороз по коже, в этой странной игре, которую он не понимает, но "Норма" уже набрала в шприц лидокаин, если верить надписи на капсуле, и теперь подходит ближе.
Укол кажется сначала холодным, это быстро сменяется ощущением тепла вокруг места инъекции, а затем боль превращается в едва заметную, и Шейн не чувствует половину головы - над бровью, где самый глубокий порез, под поврежденным глазом, на шее.
"Норма" шьет быстро, аккуратно, лидокаин действует, превращая прикосновения иглы в легкую щекотку, в ванной шумит вода - Эйприл наверняка будет намыливаться раза три, не меньше, а потом постарается вымыть себя и изнутри, избавляясь от любых намеков на их секс, на эту грязь в ее безупречно-чистой жизни - между ног, почистит зубы, воспользуется нитью для межзубного пространства...
Почему-то его эти мысли бесят совсем не так, как должны бы - это, наверное, благодаря лидокаину, и когда "Норма" заканчивает, Шейн не может даже сказать, сколько прошло времени.
- Ну, теперь вы как новенький... С глазом покажитесь доктору, а сейчас давайте я помогу закрепить вам повязку...
С помощью ватного диска и в несколько раз сложенного бинта, а также скотча Шейн обзаводится повязкой на глаз, "Норма" снова смеется.
- Настоящий пират - и кое-кто не побрился утром, не так ли? Ну что же, прошу прощения, одежды на вас у меня в доме нет, но если вы и Эйприл оставите грязную одежду через полчасика на пороге, я заберу ее сама или пришлю Нормана за ней... Не беспокойтесь, это нисколько меня не утрудит - в подвале дома есть небольшая стиральная машинка, так что в прачечную ехать не придется.
- Так ваш сын уже вернулся? - интересуется Шейн.
"Норма" ласково ему улыбается:
- О, Норман всегда где-то поблизости, если не спит или не гуляет по лесу. Если он будет вам досаждать, просто позовите меня. Я оставлю вам немного таблеток - это болеутоляющее, у Эйприл тоже немало царапин и, кажется, ободраны запястья, - он снова заговорщицки улыбается, как будто отлично представляет себе, как именно Шейн использовал наручники, чтобы трахать жену.
Но, наверное, это лучше, чем если бы "Норма" знала, что они на самом деле были арестованы.
Интересно, думает Шейн, когда коп не вернется в участок, его поедут искать? Найдут форд, найдут его тело, тело Ту Линь, и что тогда? Как быстро об этом узнает "Норма" и свяжет ли она эти новости с наручниками на Эйприл и их полным пустых пятен рассказом?
Впрочем, если мотель в самом деле стоит на отшибе, а "Норма" явно больше времени проводит в своих фантазиях, чем в реальности, какой бы та ни была, то, быть может, у них есть еще денек.

"Норма" уходит, Шейн снимает майку, кое-где подранную чертовыми птицами - наверняка и на спине и плечах есть пара царапин - стаскивает джинсы, трусы, носки, не собираясь, правда, оставлять свою одежду за порогом, чтобы не лишиться ее в самый неудачный момент, затем вытряхивает из оставленого "Нормой" пластикового стаканчика пару таблеток болеутоляющего и идет в ванную.
Эйприл не жалеет горячей воды, на зеркале осел толстый слой конденсата, пол мокрый. Шейн едва не подскальзывается, хватается поцарапанной ладонью за край раковины, возвращая себе равновесие, выворачивает кран холодной, проглатывает таблетки и запивает их, стараясь не слишком дергать лицом, оберегая свеженаложенные шрамы, а затем дергает за шторку душа.
- Эй, Эйприл, оставь мне немного горячей воды - ты не единственная, кому нужен душ, - их ссоры начинались и с меньшего, но Шейн считает себя в своем праве - они оба с утра на ногах, он тоже заслужил этот чертов душ.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Эйприл пожимает плечами, как будто то, что он заперся к ней в душ, в порядке вещей.
Как будто время вдруг остановилось и пошло вспять, вернулось на двенадцать или около того лет назад, когда они вообще не запирали ванную комнату - и когда Эйприл, можно было заподозрить, ждала его возвращения со смены, чтобы залезть под душ, их крошечный душ в доме в Мариэтте, вместе с ним, и тогда у них все заканчивалось сексом.
Впрочем, философски думает Шейн, пока из-за отдернутой занавески горячая вода из лейки поливает бортик ванной и пол, тогда у них все заканчивалось сексом.
И здесь, в Безнадеге или поблизости, кажется, время и правда идет назад - потому что Эйприл не вышвыривается из ванной взбесившейся кошкой, как наверняка сделала бы, вломись он к ней в "Лесной грезе", и даже не комментирует его приход каким-то особенно язвительным выпадом, которые у нее отлично получаются и ранят глубоко и надолго.
Она пожимает плечами - мокрые волосы липнут к плечам, груди подпрыгивают от этого движения, на одной ярко-розовый след от укуса, мелкие царапины краснеют на руках, на щеке еще одна, тонкая, красная - и отступает, освобождая пространство прямо под душем. Отступает, называет его ковбоем, отворачивается - но вовсе не против, чтобы он влез в эту ванну, старую, хоть и идеально-белую, старую и по-старомодному громадную, не то что эти современные ванны, узкие и короткие, чтобы сэкономить место в ванной комнате.
Не против, чтобы он составил ей компанию.

Вот как, думает Шейн, перешагивая через край ванной - она стоит устойчиво, выдерживая их общий с Эйприл вес.
Вода горячая, густо пахнет какими-то фруктами от геля для душа. Эйприл сосредоточенно намыливается.
Шейн тянется за флаконом, касается ее плеча, забирает флакон, подставляя спину струям воды, стараясь не мочить свежую повязку.
Должно быть, из-за того, что они вроде как единственные постояльцы, вся возможная вода в их распоряжении - но Шейн все равно экономит, чертова привычка, плотно вьевшаяся под кожу.
Выключает душ, размазывает гель по плечам, по груди - запах слишком сладкий, слишком неестественно-ядовитый, но других флаконов он здесь не видит, к тому же, гель хорошо мылится, и это приятно - чисто физическое ощущение чистоты. Возможность принять душ и как следует оттереть вонь, пропитавшую форд, оттереть всю эту мерзость, что свалилась на них сегодня - он как будто до сих пор ощущает запах горящего тростника, жирную грязь рисового поля под высокими солдатскими ботинками, кровь той вьетконговской девчонки на руках и оружейную смазку.
- Еще раз предложил забрать и постирать одежду. Сказал, что его - ее? - сын крутится где-то поблизости. Сказал, что завтра у них главный городской праздник, а потому врач завтра точно будет на месте...
Эйприл намыливается - в какой раз, хотелось бы знать Шейну - оставляя небольшой участок спины нетронутым: совсем небольшой, на пояснице. Шейн протягивает руку и размазывает мыло и там, а потом ведет рукой по ее позвоночнику, собирая над ребром ладони мыльную пену. Тело Эйприл под пальцами кажется горячим и скользким.
- Черт знает, но наверняка даже этот тип не смог бы игнорировать новость о бойне в участке - но ты слышала, что он мне ответил: никаких трагических событий. Может, это новая версия этого гребаного городка, версия, в которой все полицейские живы, а в городе будет праздник...
Почему-то ему совсем не нравится этот предстоящий праздник - как будто это лишь другие декорации, а пьеса на самом деле та же самая.
- Хочу отправиться в город после душа, оглядеться, - продолжает Шейн, выливая на ладонь еще немного геля и как следует намыливая спину Эйприл - просто жест заботливого мужа, ничего такого. Может быть, даже слишком заботливого, поправляет сам себя, ведя рукой ниже, обводя ее круглую задницу, задевая бедро.
- Джона сказал, что он в городе, а не в этом мотеле. Ты как, настроена на прогулку? Этот тип оставил болеутоляющее, если руки ноют или еще что, а мне не хотелось бы разделяться, и, может, в суете из-за подготовки к празднику нам удастся...
Шейн с трудом подбирает слова - это, наверное, странно, что он планирует вылазку в город как полноценную военную акцию? По крайней мере, подходит с теми же критериями - скрытность, внезапность.
- Затеряться среди массовки. Вроде как все торопятся приехать на праздник: если будет много приезжих, на нас не обратят внимания, затеряемся в толпе.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Эйприл оборачивается, выказывая энтузиазм по поводу его идеи отправиться в город - и, возможно, с ними и правда что-то происходит, потому что она признает его идею стоящей, а Шейн-то за годы брака уже пришел к мысли, что даже если он изобретет лекарство от рака, его законная половина и здесь найдет, чем его упрекнуть.
Но не сейчас - за эти два дня (которые на самом деле один, но Шейн проживал этот день дважды, а потому и считает этот день двумя днями), думает Шейн, они практически перестали ссориться, по крайней мере, так, как раньше. Они покусывают друг друга - но это всегда было нормой, для них нормой, а сейчас Шейн не слышит в голосе Эйприл ненависти.
Потому что они перестали ссориться, по-настоящему ссориться, зато в их брак вернулся секс - может, не тот, что считается приемлемым для супружеской пары с с их стажем в Мариэтте, но в кои-то веки Шейн чувствует приятную сытость.
Не вот полную удовлетворенность - понятно, что у них до хрена проблем, и не только в браке, - но все же сейчас ему кажется, что то, что они с Эйприл потеряли, еще можно вернуть. Что оно все тут, под горячей водой в этой ванне, все тут - между ног у Эйприл, тонкой пленкой на ее теле.

Она болтает - про то, что вид у него заметный, и о том, что будь она копом, то непременно арестовала бы его, и Шейну кажется, что на последних словах Эйприл отвлекается, как будто в голову ей приходит что-то еще...
И она на него глазеет. Шейн прислоняется плечом к нагревшейся от воды плитке, смотрит на нее через потоки воды, помалкивает - понятия не имеет, что на уме у Эйприл, но она так на него смотрит, разве что рот не раскрыв, что Шейн интуитивно понимает: вот сейчас нужно заткнуться. Заткнуться и не мешать Эйприл - что бы там у нее не происходило.
Правда, это быстро проходит - и Эйприл продолжает.
- Ну хорошо, я ни слова не скажу, даже если твой план и правда безумен, - фыркает Шейн - его смешит угроза сломать ему нос, особенно смешит в исполнении Эйприл, - давай, сладкая, расскажи, что у тебя за идея с телефоном. Думаешь, отсюда можно дозвониться хоть куда-нибудь?
Он помнит, что она ему рассказала в прошлый раз - что она позвонила на их домашний мариэттский номер, а затем... Ну да - она сказала ему, что услышала саму себя - что там, в их доме, она сама сняла трубку, чтобы ответить на свой же звонок отсюда.
Бред?
Бред, соглашается сам с собой Шейн, а Эйприл уже влезает под душ, совсем рядом с ним, задевая его колено, тянется, приподнявшись на цыпочки в скользкой ванной, пока Шейн не догадывается и не наклоняет голову, приближая ухо к ее губам.

Иногда они делали это и в ванной - везде, в том числе и в ванной, и однажды - и это воспоминание Шейн лелеет, несмотря на то, что прошло много лет - они сделали это у доме Берри.
Это был второй визит Шейна в дом ее семьи - и первый официальный, так называемое знакомство с родителями. Он не понравился Говарду Берри, Шейн понял это сразу же, с первых же минут, не понравился Ортанс, и сестре Эйприл, Джулии, он тоже не понравился - но ему это было до лампочки: он пришел туда за Эйприл и знал, что не уйдет без нее.
Так и вышло - он даже не просил ее руки, к чему: в ней уже рос его ребенок, и хотя на этот раз Говард и Ортанс выдавили по улыбке, их неодобрение, осуждение, злость затопили гостиную, как зловоние гнилого мяса.
Джулеп был слишком теплым, сэндвичи слишком сухими, разговор не клеился, Говард пытался зацепить его, интересуясь, как он собирается обеспечить жену и ребенка - Шейн попросил показать ему ванную, Эйприл повела его из гостиной, кипящая от ярости, и Шейн сначала подумал, что он тому виной, но дело было не в нем.
И когда он затащил ее в ванную вместе с собой под взглядом черной прислуги, закрыл дверь и задрал платье, она и не подумала противиться, разве что так, для вида, что в начале их брака его ничуть не бесило, а только раззадоривало, и сейчас, в этой убогой мотельной ванной, ничуть не похожей на ванную комнату в доме Берри, Шейн вспоминает о том случае.
О том случае, а еще о том, почему же все-таки женился на Эйприл - почему хотел на ней жениться.
И дело было вовсе не в Джоне.

Она хочет позвонить Джоне - конечно, это звучит как полная чушь, и будь они где угодно, кроме окрестностей Безнадеги, Шейн бы так и сказал: сладкая, ты тронулась. У тебя поехала крыша. Ты сошла с ума.
Но они здесь, в Безнадеге, где он задается вопросом, а не тронулся ли он, практически каждые десять минут, а их мальчик в самом деле разговаривал с ними по сломанной рации в машине копа, а еще эти голоса из радио - голоса матери и сестры Эйприл, голос сержанта Скотта, голос мертвой Ту Линь...
Шейн обнимает Эйприл за талию - вода смывает с них обоих гель, ноги скользят, Шейн прижимается плечами к плитке, медленно кивает, обдумывая то, что предлагает Эйприл.
- Ты уверена? Уверена в том, что верно запомнила номер? - спрашивает он почему-то тоже шепотом, хотя кто их может здесь послушивать? Нелепо думать, что в номерах пустого и явно переживающего не лучшие свои дни мотеля установлена прослушка, будто они в самом деле в шпионском детективе.
Три пятерки - стандартный префикс Североамериканского плана нумерации, какая-то федеральная линия, и это даже смешно: его - ну давай, скажи это - больной сын звонит на какую-то федеральную линию?
В Департамент государственной безопасности?
В Федеральное бюро расследований?

Шейн обнимает Эйприл обеими руками, как будто хочет ее поцеловать - ладно, нет у него никакой паранойи, но, если уж на то пошло, ему просто хочется облапать свою голую жену, раз уж они оба в ванной, и он не видит в этом желании ничего странного, и если Эйприл продолжит притискиваться к нему поближе, то этим дело запросто может не ограничиться...
- Три пятерки - это не префикс штата, сладкая. Это федеральный номер, вот я о чем, - говорит он почти ей в висок. - У тебя есть соображения, откуда Джона взял эти цифры? Почему именно эти? Где-то увидел? Где-то прочел?
Впрочем, если и так - это не важно. Не важно, что это за номер - горячая линия Береговой охраны, какой-то отдел ФБР или служба по отлову бродячих животных.
Важно, что этот номер что-то значит для Джоны.
- В офисе есть телефон, - вспоминает Шейн. - Мы можем попробовать - и узнать, где именно в городе искать.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
- Да, - соглашается Шейн. - Попробуем, а там разберемся.
В любом случае, им не помешает добраться до телефона - он, разумеется, уже не верит, что отсюда можно куда-то дозвониться... Дохвониться, уехать, уйти пешком - это место изолировано, изолировано каким-то образом, которого Шейн не понимает, но сейчас главное не это, не то, что они не могут покинуть город.
Джона здесь, и, значит, проблему с тем, как они будут отсюда выбираться, Шейн будет решать только после того, как найдет сына.
Они либо уйдут отсюда втроем, либо не уйдут вовсе - с этим наверняка согласна даже Эйприл, хотя Шейн не спрашивал ее напрямую, и эта мысль - мысль о том, что они останутся здесь, все трое, в Безнадеге, она его вдруг занимает.
Никогда не доедут в Нью-Йорк, не окажутся на свадьбе Джулии, на которой никто из них на самом деле не нужен - ни дочь, отвергнувшая ласки отца-извращенца и выскочившая замуж за первого же, кто предложил, ни он, вовсе не ровня Берри, ни Джона, отличающийся от всех прочих детей...
Не вернутся в Мариэтту - в свой дешевый старый дом, в котором наверняка они были бы обречены прожить до самой смерти.
Останутся здесь - может быть, прямо в этом мотеле.
Здесь, в Безнадеге, где больше не нужно скрывать грязные отвратительные секреты из прошлого, где они не имеют значения.
Где Эйприл больше не заговаривает о разводе - по крайней мере, пока не заговаривает.
Где у них есть другое - то, что они потеряли в Мариэтте. Где он может прийти к ней в душ, а она не станет требовать, чтобы он убрался прочь.
Где она дотрагивается до него - стирает пену с живота, ниже.

Эйприл не часто проявляла инициациву - практически никогда. Даже в те, лучшие их дни, до того, как они поженились и до того, как диагноз Джоны стал необсуждаемой реальностью, она предпочитала, чтобы всю работу делал Шейн - даже когда она была не прочь (а в те дни она часто была не прочь, и Шейн всерьез думал, как же ему повезло с женой, что они-то никогда не превратятся в одну из этих пар, которые давно существуют вместе лишь по привычке, едва ли обращая внимания на супруга, и даже их с Эйприл бурные ссоры, которые заканчивались в постели - или на диване, или на столе - его не напрягали), она ждала, чтобы он догадался сам. Ждала, чтобы он к ней потянулся - чтобы отыграть всю свою обязательную программу с этим "Шейн, не нужно, я очень устала", "Шейн, сегодня был трудный день, перестань", "Шейн, ты только что с дежурства, хотя бы переоденься и прими душ", но в итоге все равно дать ему, притворяясь, будто она всего лишь уступает.
Никогда не говорила, что не хочет - но всегда позволяла ему сделать это. Как будто он ее заставил - и в итоге они пришли вот к этому, к тому, как у них это все здесь, в Безнадеге.
К изнасилованию, думает Шейн, к изнасилованию, пусть даже она именно этого и хочет.
Но сейчас на изнасилование это не похоже - и Эйприл сама проходится ладонью у него в паху, задевая реагирующий на ее пальцы член, спускает руку еще ниже.

Шейн запрокидывает голову, чтобы поберечь повязку на глазу от воды, которая бьет его по плечу, стекает между ним и Эйприл, а затем уносит остатки мыла в слив. Громко выдыхает, прижимая Эйприл ближе к себе, зажимая ее руку между ними.
- Меня всегда учили, что нужно заканчивать то, что начал. А ты, сладкая, как насчет тебя? - спрашивает Шейн. - Ты собираешься закончить то, что начинаешь?
Он понятия не имеет, что об этом думает Эйприл, но уверен, что это самое недвусмысленное приглашение к сексу, которое получал от жены.
Может быть, дело в том, что в Безднадеге у них обоих все мысли только об этом, а может - в чем-то еще, например, в том, что в душе, провонявшем запахом геля для душа с отдушкой тропических фруктов, Эйприл проще справиться со своей боязнью микробов, или даже в том, что - прикидывает Шейн - они не собачились уже пару часов, хотя провели их вместе, что для них безусловный успех по меркам последних лет, но факт остается фактом: она играет с его мошонкой, как будто хочет, чтобы у него встал как можно быстрее, нарушая собственные же табу, и едва ли может делать вид, что не понимает, как это все может истолковать Шейн.
Как будто это можно истолковать как-то еще - и Шейн гладит ее по пояснице, спуская руку с талии, мнет покрытую пеной задницу, проталкивая пальцы подальше ей между ног, между скользких мыльных бедер.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Очевидно, Эйприл и сейчас собирается руководствоваться принципом "попробую, а там разберусь", но Шейн не возражает. Потому что хоть она и говорит, что не знает, этим своим стервозным голосом говорит, как будто указывает ему на очередную проблему - на брошенные не на месте майки, или на оставленный грязный стакан на столе перед диваном - но руку не убирает, куда там.
И даже немного расставляет ноги, давая Шейну запустить пальцы поглубже, касаясь ее везде. Расставляет ноги, сжимает пальцы вокруг его члена, перекатывает в ладони яйца - как будто правда раздумывает, дать ему или не дать. Как будто правда в любой момент может убрать руку, отдернуть шторку и выйти из душа, оставляя его со стоящим членом и пересохшим горлом.
Но потом все же приподнимается на цыпочках, прижимается грудью и сообщает - да, хочет закончить. Да, хочет его трахнуть.
Целует, но поцелуй быстро превращается в укус, Шейн чувствует ее зубы на своей губе - она, черт возьми, его кусает.
Они не то чтобы обычно ласковы друг с другом - даже прежде, когда в их браке еще был секс, они не были из тех пар, что долго ласкают и гладят друг друга, предпочитая более интенсивные прикосновения, граничащие с грубостью - и уж тем более не ласковы друг с другом здесь, в Безнадеге, но сейчас Шейн, пожалуй, удивлен: тем, что роль агрессора забирает себе Эйприл.

Это напоминает ему ту ночь, которую они провели в брошенной деревни, будто прямиком из эпохи до гражданской войны - напоминает ту Эйприл, и напоминает, чем все закончилось, и это заставляет его насторожиться, но это ничуть не умаляет его возбуждения, как будто его опасения существуют сами по себе, независимо от члена, который уж точно хочет, чтобы Эйприл закончила начатое.
Шейн фыркает, стряхивая воду с волос, опускает голову, чтобы посмотреть в лицо жены - но она по-прежнему она, все еще она.
Это все еще они оба.
- Да? - спрашивает Шейн, когда Эйприл прижимается к нему крепче, кусает за плечо, зажимая его член между их телами. - Вот как, сладенькая? И как же? Как ты хочешь меня трахнуть?
Последние два дня, случайно ловит Шейн себя на мысли, он зовет жену "сладкой" вовсе не чтобы ее взбесить - практически без этой издевательской насмешливой интонации. Просто ласковое словечко для женщины, на которой он женат - вроде "милая" или "дорогая", ну а в Джорджии парни вроде Шейна звали своих подружек "сладенькая" или "медочек".

Ну и, стоит признать, его заводит это - эта непознанная, неисследованная ранее территория, так что он не делает попытки перехватить инициативу, вернуть себе контроль. Заводит то, что Эйприл хочет быть главной - что Эйприл в принципе хочет, и это грязное словечко - трахнуть - из ее рта звучит чертовски возбуждающе.
Шейн потирается о ее живот членом, вжимается ей в руку, мнет ее задницу, раздвигая и стискивая пальцы.
Что-то есть в этом - в том, что Эйприл хочет сделать это с ним, а не чтобы он это с ней сделал. Шейн опасается заходить далеко, анализируя то, почему ему всерьез нравились эти игры в принуждение - потому что знает, что ждет его на том конце радуги. Знает, в чем дело - откуда в нем то, что он отпустил на волю во Вьетнаме и с тех пор волочет с собой, как заклченный свою гирю, и вот сейчас Эйприл предлагает ему другую игру.
Игру, в которой он не будет насильником.
Не будет тем мужиком из ее рисунков - тем, который трахал женщину с лицом Эйприл, трахал так, как той нравилось.
А кем будет, задается вопросом Шейн.
Кем они оба будут.
Они пробовали разные роли - не очень-то подходящая друг другу парочка в самом начале, молодожены, которые учатся жить вместе, родители сына с проблемами, решить которые они не состоянии, супруги со стажем, все чаще задумывающиеся о разводе - и, наконец, вот это, что-то еще.
Шейн ведет рукой по спине Эйприл, прижимая ее к себе, опускает голову, касаясь подбородком ее виска, сдерживает желание обхватить ее крепче, сжать пальцы на шее, развернуть к себе спиной, прижать к стене душевой и трахнуть - это у них было, так, как хотелось ему, уже было, а теперь Шейн хочет, чтобы у них было так, как хочется Эйприл.
- Ну так давай, сладенькая. Давай, если тебе так хочется. Хочешь быть сверху?

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Будь они в телевикторине, он получил бы сейчас главный приз, потому что он угадывает - и Эйприл улыбается, хватает его за руку и тащит из душа, наплевав на работающий душ, наплевав на полотенца и на то, что с них обоих льется вода.
Шейн делает как сказано, порядком заинтригованный - идет за ней, на ходу разглядывая ее задницу, узкую талию, переходящую в широкие бедра... Эйприл на лишний вес никогда не жаловалась, Шейн, может, даже не против был, если бы она набрала с десяток фунтов, но, как бы то ни было, задница у нее просто огонь, и Шейн уверен: надень она юбку покороче, из времен его жениховства, и отправься в любой бар в пятницу вечером, ему пришлось бы отгонять других мужиков с помощью пушки, вот какая у нее задница.
Так что когда они возвращаются к кровати, Шейн пропускает мимо ушей очередную команду и лапает жену за задницу, но она выворачивается, машет в сторону кровати, снова командует - велит лечь, велит не распускать руки, угрожает наручниками...
Кто ты и где моя жена, думает Шейн: когда он ее последний раз - до всей этой хераборы - видел голой? Когда она видела его - смотрела на него голого последний раз? Последние три года точно нет - а до того все уже становилось все хуже с каждым разом: редкий скомканный секс в полной темноте, никаких разглядываний, ничего такого.
И хотя им обоим давно не по двадцать, и рождение ребенка не прошло для Эйприл даром, Шейн даже одним глазом видит, до чего она горячая штучка, его стерва-жена. И хотя вот такие игры - это вообще не его тема, все это встать, лечь, хороший мальчик, получи свою косточку, он вообще не возражает: может, это ее тема. Может, это и правда ее тема, потому что - если честно - ответ на вопрос, как давно Эйприл сама хотела секса с ним, Шейну не нравится.
Слишком давно.
И если есть в этой гребаной Безнадеге хоть какой-то плюс, то вот это он и есть: то, что Эйприл вдруг вспомнила о том, что у нее между ног.

- Окей, окей, - лениво соглашается он - ему стоит большого труда изобразить эту лень в голосе, скрыть свой интерес и энтузиазм, - не напрягайся, сладенькая. Я буду хорошим мальчиком. Послушным мальчиком.
Пока она не захочет обратного - тут все просто, и как бы Шейн не старался выглядеть расслабленно, притворяться у него выходит не лучше, чем выходило у Эйприл во время их секса возле форда сегодня и вчера, когда она требовала прекратить, выдиралась, а сама текла и кончала, едва он ей засаживал. Но это все южная деликатность - леди должна вести себя как леди, джентльмен должен оставаться джентльменом, даже если у него стоит так, что хоть флаг поднимай.
Шейн южанин до мозга костей - и не вот какая-то там деревенщина, а потому если Эйприл взбрело в голове поверховодить, он не возражает: устраивается на кровати, двуспальной стандартной мотельной кровати, демонстративно закидывая руки за голову. В комнате светло - жалюзи подняты, за окном белый день, и Шейн пялится на голую мокрую Эйприл, прямо глаз оторвать не может. На ее мокрую грудь, по которой стекает вода с волос, на мокрый темный треугольник между ног, на розовый след от его зубов на ее груди - и она тоже на него пялится, и это, наверное, хорошо, потому что, черт возьми, он уже начал забывать, как она выглядит голой.
А кто бы не начал.

Она дразнит его - как будто правда хочет выяснить, насколько его хватит, начнет он ее хватать или нет, так что Шейн сцепляет пальцы под головой, разглядывая, как она трется о его член, а потом переводит взгляд на ее лицо, на ее губы.
- Черт, да. Да, Эйприл, хочу.
Значит, попросить - попросить, чтобы она впустила его между ног.
Шейн, который в жизни ничего подобного не просил и даже не думал, находит идею стоящей. Даже по-своему привлекательной.
Смотрит поверх головы Эйприл на ее поднятую задницу, чувствуя тяжесть ее груди, задевающей его колом торчащий член.
Пальцы под головой немеют, так сильно он их сцепил.
Ее мокрые волосы ложатся на его живот, змеятся по бедру, когда она проезжает ниже, Шейн смотрит ей в глаза: ей как? Нравится? Нравится вот это?
Кажется, да.
Бог знает, какие там у нее в голове проблемы - но, видимо, мизофобия может отступить на время, и сейчас Эйприл не делает вида, будто существует в другом измерении, в котором не существует ни мужа, ни его члена.
Вообще, думает Шейн, если так смотреть, то за сегодня они - он и Шейн-младший с окрестностями - получили от законной жены внимания столько, что грех жаловаться.

Шейн дергает бедрами вверх, чтобы потереться о нее - продлить прикосновение. В горле у него пересохло - он пытается дышать ровно, но черта с два у него это выходит: играй они с Эйприл в свою прежнюю игру, он бы ее уже трахал, а так он все еще терпит, и что отдельно его... Ну ладно, признает Шейн, это заводит его отдельно - то, что он не знает, будет у них секс или нет.
Даст ему Эйприл или нет.
Конечно, он всегда может перехватить инициативу и сделать все так, как они делали - по ней же видно, что она не прочь заняться сексом, так что это не будет изнасилованием чем-то неправильным, - но тогда это будет уже другая игра, их прежняя игра, а Шейн хочет доиграть в эту.
Хочет доиграть в игру, которую придумала Эйприл.
- Как ты хочешь, чтобы я тебя попросил? - вкрадчиво спрашивает Шейн. - Сладенькая, я хочу, чтобы ты раздвинула для меня ноги? Сладенькая, перевернись на живот и дай мне тебя трахнуть?
Он намеренно не смягчает просьбы - он не хороший мальчик, они оба это знают. Может, в Мариэтте - да, ему удается держать себя в руках, но здесь, в Безнадеге - нет, здесь все куда очевиднее, но что важнее, здесь они друг друга стоят.
- Дай мне тебя выебать?
Шейн на этом поле впервые, но ему кажется, что Эйприл - его жене Эйприл, которая приходит в восторг, когда получает возможность запилить его нравоучениями - должна понравиться перспектива научить его просить, просить как следует, и он смотрит на нее, облизываясь, вспоминая ее вкус у себя во рту и гадая: угадал или нет. Попал или нет.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Эйприл не торопится отвечать, как будто взяла себе паузу на размышления - как будто в самом деле есть какой-то вариант этой просьбы, приемлемый вариант, с которым Шейн сейчас может к ней обратиться. Как будто есть какие-то волшебные слова - и во время этой паузы она не дает ему скучать, тянется, просовывая пальцы ему в рот с таким видом, как будто немного опасается - как будто он кусачая собака, с которой такие игры могут боком выйти.
Но Шейн настроен миролюбиво, очень миролюбиво - и отчасти зачарован видом мокрой голой Эйприл, стоящей над ним на коленях, раздвинув ноги. Зачарован видом ее мокрых покачивающихся с каждым ее движением сисек, видом мокрых темных волос внизу живота - ему очень хочется прикоснуться к ней, смять в руках грудь, зацепить сосок, чтобы она задышала тяжелее, дотронуться до нее между ног, засунуть в нее пальцы, член, да даже язык, почему нет. Почему нет, ему, черт возьми, понравилось - понравилось то, какой она была мокрой, когда он лизал ее в той хижине в лесу, и какой была возбужденной.
Но он сдерживается, почти и не дергается, даже когда она садится на него, прижимаясь промежностью к его члену. И хотя у нее тон полон недовольства, потирается она о него так, как будто на самом деле получила именно то, чего хотела - и Шейн прикусывает ее пальцы, вылизывает, собирая воду и мыльный привкус с ее кожи, проходится языком со всем тщанием - раз уж больше ему пока все равно ничего не перепало - между ее пальцами, обсасывает, думая, а думает ли она о том же, о чем думает он.
Вспоминает ли она то, что вспоминает он - как он трахал ее языком, как она трахала его ртом. Эти новые для них вещи - новые, невозможные в Мариэтте вещи, о которых он если и думал, то очень, очень давно, до того, как все окончательно развалилось.
Зато, как выяснилось, на руинах они могут трахаться так, как никогда раньше, как будто Эйприл нужно было именно это.
То, чтобы у них ничего не осталось - чтобы ничто не мешало начать заново или вроде того.

Надо говорить "пожалуйста", все тем же утомленным тоном - тоном замученной тупостью мужа домохозяйки, тоном, с которым Шейн очень хорошо знаком, только прежде Эйприл никогда не делала ему замечания, сидя на нем верхом, так, что он может чувствовать ее членом - поучает она, убирая руку.
Медленно, очень медленно, и Шейну приходится напомнить себе не дергаться - потому что игра и в самом деле ему нравится, и он не хочет сделать что-то не так, сбив Эйприл с настроя. Так что он заставляет напрягшиеся плечи снова расслабиться, следит за тем, как она запускает руку себе между ног, гладит себя, задевая его, и это полуслучайное прикосновение все же заставляет его дернуться.
- Эйприл, черт возьми, - говорит он хрипло, надеясь, что она в самом деле затеяла все это не для того, чтобы в итоге продинамить его, получив это наглядное подтверждение того, что у него встает на нее по стойке "смирно", стоит ей раздеться и едва к нему притронуться, несмотря на то, что последние два дня у них с сексом все в полном порядке. - Чего ты...
Это что-то в воде, говорит себе Шейн. Что-то в воде.
Или в воздухе. Что-то в самой Безнадеге - что-то, что заставляет его так сильно хотеть женщину, которая его ненавидит.
- Я очень хочу тебя выебать, Эйприл, - признает Шейн очевидное - именно так: очень хочет, очень хочет выебать. Не заняться с ней сексом даже не трахнуть - выебать. - Пожалуйста, Эйприл. Дай мне.
Это то, чего она хотела, когда говорила, что хочет его трахнуть?
Хочет решать, дать ему или нет?
Ну да, думает Шейн, пожалуй, именно так он себя и чувствует - как будто она его трахает. Она сверху и она его трахает - вот этой неторопливостью, этими прикосновениями к члену, тем, что говорит ему, что сказать и как попросить.
- Дай мне себя выебать, Эйприл, пожалуйста, - Шейн все же справляется с полной формулировкой - ну теперь-то ей точно не к чему придраться. - Так хорошо? Или будут еще команды, мэм?
Кажется, что у этой игры правила простые - делай то, что скажет Эйприл, но Шейн тертый калач и обмануть себя так просто не даст: он достаточно долго делал так, как говорила Эйприл. Оставлял ее в покое, отпускал, отодвигался, шел в душ вместо того, чтобы трахнуть ее, пока Джона находил себе какое-то занятие - и все это закончилось тем, что они видеть друг друга не могли, не могли даже двух минут не поговорить на произвольную тему, чтобы не начать собачиться, обмениваясь оскорблениями и обвинениями.
Стало лучше, когда он перестал слушать ее "нет" - там, в первый раз, в их первую попытку найти сына.
Но пока она не говорит "нет" - и Шейн забывается, слишком увлеченный тем, что она делает рукой между их телами, тянется к ней, сжимает грудь: он попросил. Он попросил и хочет получить свой кусок этого горячего мокрого пирога.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Она отбрасывает его руку, но не слезает - Шейн так остро чувствует ее сверху, что не может не задаваться вопросом: как ей это удается. Как она может тянуть, откуда у нее столько терпения, прижиматься к нему, потираясь о его член своей дыркой, и не сделать этого. Но, видимо, у Эйприл и правда весьма велики запасы терпения, потому что она продолжает это делать, поглядывая на него - как ему.
Как ему, фыркает Шейн про себе - как будто тут могут быть варианты.
- Хорошо, хорошо, - говорит Шейн своим специальным - коповским - голосом, который использует, когда не хочет обострять ситуацию: когда нужно успокоить рыдающую женщину, орущего мужика или растерянного ребенка. - Я очень хочу свой десерт, смотри. Смотри, я держу руки при себе.
Он и правда убирает руки - но не подкладывает за голову, а раскидывает по плоским подушкам этой мотельной койки.
И Эйприл как будто реагирует на этот его голос - как будто это очередная их перебранка вполголоса в крохотном закутке на кухне возле мойки, чтобы Джона их не услышал за шумом холодильника - принимается за эти свои штучки, возмущается, обвиняет его в очередных прегрешениях перед лицом безгрешной Эйприл Берри, в свое время снизошедшей до мужа без особенных перспектив, до Мариэтты, до дешевого дома, который давно требует хорошего ремонта и новой мебели.
И Шейну есть, чем ей ответить - господи боже, конечно, есть, потому что его список претензий к жене ничуть не короче, чем ее список претензий к нему, но его слишком отвлекает то, как она прижимается к нему, как трется о его стояк, совершенно голая, как высыхает влага на ее плечах в застывшем горячем воздухе номера, лишенного даже вентилятора, и то, какая она мокрая и горячая внизу.
Отвлекает настолько, что он не сразу находится с возражениями, не успевает отреагировать так, как реагировал на эти обвинения прежде, да и если честно, мысль о том, чтобы скинуть ее с себя и свалить куда угодно, потому что именно так он привык поступать, раз уж из-за Джоны они не могли как следует поорать, заводясь и заводя друг друга, ему вообще против шерсти: он и правда слишком сильно хочет свой гребаный десерт.
Ему кажется, что это сделает она - свалит, в смысле, потому что после слов о наказании она приподнимается, как если бы собиралась встать, может, даже одеться, снова превратиться в ту Эйприл, которая всерьез бесила Шейна, которую он несколько лет учился ненавидеть...

Она прогибается, развернувшись к нему, предлагая лучшие виды на Юге - по крайней мере, для Шейна так точно, и это настолько грязно, насколько же и возбуждающе, хотя вот уж казалось, что дальше просто некуда.
Пока она стоит над ним, упираясь коленями и ладонями по обеим сторонам от него, изучая его член, Шейн бросает короткий взгляд на ее покачивающиеся в паре дюймов от его живота сиськи, на твердые потемневшие соски, на ее мокрый язык, который она высовывает, чтобы лизнуть его... Значит, Эйприл хочет поиграть в по-настоящему грязные вещи - вот такие вещи, которые уж точно шокировали бы любую ее мариэттскую приятельницу - и как же его заводит эта ее грубость, намеренная, такая же намеренная, как и его грязные, грубые словечки.
Заводит не меньше, чем прикосновения языка, чем выставленные перед его лицом дырки - темные, похожие на мех с мягкой игрушки волосы, влажные и терпко пахнущие смесью ее смазки и геля для душа, мокрые розовые складки за волосами, темно-розовая дырка черного хода...
В Сайгоне, где он провел две недели до отправки на передовую, он потаскался по местным барам - и там, конечно, существенно углубил на практике свое достаточно консервативное сексуальное образование, доступное в Джорджии образца шестидесятых, так что желание Эйприл зайти за принятую в Мариэтте черту его не шокирует и не отвращает - скорее, наоборот. Не то чтобы Шейну было, в чем упрекнуть Эйприл - по меркам Атланты она всегда была очень, очень горячей девчонкой, и первые годы после брака он думал, что когда Джона немного подрастет, чтобы не реветь, проснувшись и не найдя рядом мать, они с Эйприл продолжат в том же духе, что и до родов - однако до сих пор он держал в уме разницу между сайгонской шлюхой и тем, что уместно в браке, пусть даже время от времени и заходя за флажки, а вот сейчас думает, что, по сути, разница не так уж и велика.
И уж точно не так уж велика разница между реальностью, пусть даже вот этой, образца Безнадеги, и тем, что Эйприл рисовала в своих комиксах, которые прятала от него в своем столе.
Разве что сейчас он ее не заставляет - сейчас это ее вечеринка.
И если уж на то пошло, Шейн не собирается лишать ее этого.

- Притормози, сладкая, я ни слова не сказал о том, что не хочу, - отзывается Шейн - у него даже яйца звенят, кажется, от того, как он хочет, и с прикосновением ее языка вокруг члена кожа становится какой-то чувствительной, а головка реагирует даже на теплое дыхание. - Но, Эйприл, ей-богу, тебе придется пожалеть об этом, если ты вдруг решишь врубить заднюю...
Едва ли ее испугает эта угроза - судя по тому, что Шейн видит прямо перед собой, ей тоже не терпится, и она слишком хорошо знает, что он сделает, если она вдруг решит поиграть в недотрогу.
Выебет ее, думает Шейн с очень животным удовольствием, которое растекается у него прямо под кожей, как будто они с Эйприл устроились прямо под солнцем.
Он ее выебет - так или иначе, не имеет значения, как.
Шейн обхватывает ее за талию обеими руками - талия у нее узкая, особенно по сравнению с выпяченной задницей над расставленными бедрами, так что ему хватает и одной руки, чтобы крепко придержать ее в этой позе, которая мало у кого ассоциируется с супружеским сексом, и он спускает вторую руку ей под живот, зацепляя попавший между пальцами сосок, крутит, потягивает.
Нажимает ей на поясницу, заставляя практически лечь на него - ее мокрые складки оказываются прямо перед ним, его обдает этим запахом и жаром, и Шейн дергает бедрами, мажет ей членом по губам, тычется в мокрый язык.
И лижет - лижет, как она велела, сначала просто лижет, прибавляя своей слюны к ее смазке, проходясь по внешним складкам, по мокрым жестким волосам, цепляющимся за его щетину, то надавливая, то расслабляя язык, мнет бедро под ладонью, удерживая Эйприл вот так, потому что разве это не то, чего она хотела? Разве не то, чего потребовала?
Отпуская ее грудь, Шейн вытаскивает руку из капкана между их телами, вцепляется ей в задницу, отстраняется, чтобы пройтись ей между ног ребром ладони, растирая смазку по всей промежности, щиплет за набухшие внешние складки, пока они не становятся ярко-розовыми, оттягивает, вылизывая глубже, там, где у нее кожа скользкая и мокрая, где она течет прямо ему на язык, на пальцы, когда он там к ней притрагивается, разводя пальцы, чтобы забраться еще глубже.
И она открывается, когда он касается ее там напряженным твердым языком - и Шейн всовывает язык еще как можно глубже, и тут же вытаскивает, снова проходясь вокруг, слизывая всю эту влагу, задевая зубами, прижимаясь крепче, так, как будто хочет в самом деле трахнуть ее языком, вылизать ее изнутри, влезть в нее - языком, пальцами, хером, в любую дырку, во все.

[nick]Шейн Бротиген[/nick][status]без пяти минут бывший[/status][icon]http://s5.uploads.ru/5fr0m.jpg[/icon]
Она забирает его член в рот, посасывает - Шейн чувствует это так, как будто все остальное его тело вовсе потеряло чувствительность, а все нервные окончания равномерно распределились на головке и вокруг нее, в натянутой сейчас коже. Ему приходится делить внимание между тем, что делает Эйприл, и тем, что он сам делает, вжимаясь ей между ног подбородком, вылизывая ее и трахая языком, и это его раздражает - вот это, то, что он не может сосредоточиться толком ни на том, ни на другом, и когда она выпускает его изо рта, он испытывает смесь облегчения и разочарования, не уверенный, что сможет кончить вот так, когда она одновременно сосет ему и трется о его лицо своими мокрыми складками.
А потом эта смесь сменяется раздражением - и Шейн дергается, вжимается еще глубже, прихватывая губами ее внутренние, совсем мокрые складки, всасывая, оттягивая, ничуть не нежно и ничуть не осторожно.
Потому что она выбирает самое неудачное время - и самую неудачную тему для разговора. Самую - хуже Шейн и не смог бы придумать, пожалуй.
А еще он понимает, чего она хочет - уверен, что она прекрасно знает, что он не хочет развода, но ей просто нужно услышать это от него, узнать, что она и дальше может вести себя как первая стерва штата, как первая сука штата, а он все равно будет терпеть все ее выходки, все ее настроение, язвительный нрав, сучий характер, будет терпеть в надежде, что ему перепадет снова, потому что, как бы там ни было, он к ней привязан, и дело не в Джоне.
Шейн не хочет заходить далеко в своих размышлениях на этот счет - предпочитает выбрать менее болезненный вариант: он крепко подсел на их секс, еще двенадцать лет назад подсел, и никак не может соскочить. У нее между ног для него как медом намазано - любой другой мужик давно бы послал ее вместе с ее мизофобией, вместе с ее нежеланием трахаться, но не он, только не он, он терпел как последний дурак, терпел и сваливал из дома, когда боялся, что вот-вот чаша его терпения переполнится...
И что же он получает за это сейчас?
Заслуженную награду?
Черта с два - скорее, плату вперед за следующие двенадцать лет, вот чем видится Шейну вопрос Эйприл.
Она дает ему - хочет дать ему и вот так - чтобы получить взамен картбланш на следующие годы, и ему бы упереться, ему бы ухватиться за эту возможность, чтобы перетрясти кое-что в их семейной жизни, ввести некоторые новые правила, новые условия, по которым они будут жить дальше, если это "дальше" с ними вообще случится после Безнадеги...
Но она течет ему на язык, прижимается теснее к его рту, и если она умеет так притворяться... Ну, Шейн не может играть в несколько игр одновременно - просто не создан для такой херни.
И сейчас не может соврать жене - не тогда, когда его хер едва ли не дымится, когда он только и может, что думать о том, как окажется в ней, как вставит ей полностью, до упора, по самые яйца, и Шейн дергает бедрами вверх, мажет ей мокрой головкой по мокрым горячим губам, по передним зубам, согласный на все.
Вот реально - согласный сейчас на все, что бы она ему не предложила.
- Нет. Нет! Блядь, Эйприл, - рычит Шейн сквозь зубы ей между ног, - сейчас не тот момент!..
Именно тот, судя по всему считает Эйприл - и даже говорит этим своим полным требования тоном, которым разговаривала с ним в Мариэтте, когда указывала, что ему давно пора сдать, наконец, экзамен на детектива, давно пора начать зарабатывать, приходить домой к обеду, носить костюмы, поменять машину...
Вот тем самым тоном - и говорит, что если он все еще хочет развода, то им лучше закончить. Не делать этого.
А сама практически сидит у него на лице, течет ему на язык - горячая, сладко-соленая, как попкорн на дне бумажного стакана, пропитанный маслом, и у Шейна полон рот ее вкуса, и он трется подбородком об это ее местечко под мокрыми волосами, еще хранящими запах тропических фруктов после душа, трется и крепче прижимает ее к себе одной рукой, но она и не предпринимает попытки в самом деле с него слезть.
- Не тот момент, но, черт возьми, нет, - выдыхает Шейн, снова гладя ее языком. - Я не хочу с тобой разводиться. Я не хочу заканчивать и не хочу развода, но, Эйприл, я тебе богом клянусь, что я сделаю это - серьезно, разведусь с тобой, разведусь, потому что ты сама знаешь, что у меня есть основания этого хотеть - если ты немедленно не закроешь рот и не займешься делом!..
Потому что это не тот момент.
Просто не тот гребаный момент - и он держит ее талию, лижет - длинно и мокро, так, как ей вроде нравится, а потом кусает, вжимаясь в нее ртом, задевая зубами, губами, языком, мнет задницу, забирая растопыренными пальцами, мокрыми и скользкими в ее смазке, трет ей между ног, то убирая язык, то возвращая, трахает ее пальцами, толкается сразу двумя, и она легко впускает их в себя, их и его язык, и Шейну не нужно спрашивать, хочет ли она развода, потому что он и так знает.
А еще знает другое - он не даст ей развода. Ни за что не даст - он думал об этом, да, все так, и думал, что, наверное, это и в самом деле выход, единственный выход для них, пока они оба не поехали крышей, не переубивали друг друга или что-то подобное, пока они оба не разбились насмерть, вдребезги друг об друга и о то, во что превратился их брак, но это было прежде, чем они оказались здесь.
Здесь - в лесной хижине. В деревне на краю поля. Возле старого форда. В номере этого мотеля.
Здесь - в Безнадеге, где Эйприл хочет его, и хочет куда больше, чем хотела раньше, и он тоже хочет ее куда сильнее, чем раньше.
Не сильнее, поправляет себя Шейн - просто теперь он хочет всего.
Всего, что только может быть - от нее.
И Шейн проходится языком между ее складок, поверх своих пальцев, касается под волосами, там, где она уже ждет его прикосновений, трахает ее пальцами, указательным и средним, а большим поглаживает ее дальше, там, где еще ни разу не трогал, надавливает, чувствуя инстинктивное сопротивление мышц, чувствуя ответ всего ее тела на это раньше уж точно невероятное, невозможное прикосновение и желание.
Выебать, думает Шейн, выстраивая себя вокруг этой мысли - он и правда хочет ее выебать, и он попросил, как она хотела, и она пообещала, что даст ему сделать с ней это, так, как он захочет, после того, как кончит вот так.
Не самая худшая договоренность за время их брака - и вполне попадает в эти советы, которые семейные консультанты раздают по радио для пар, которые испытывают трудности в браке: больше компромиссов. Демонстрируйте, что готовы договариваться.
И Шейн трет ее повыше, там, где она чутче всего реагирует - всегда реагировала. Там, где трогал ее, когда хотел, чтобы она кончила - и в этом было что-то особенное, в том, что она кончала, кончала, пока он ее трахал и трогал там, трогал, щипал и тер, так что Шейн думает, что пора бы ему уже на деле показать, как он не хочет с ней разводиться, как сильно не хочет, и показать, почему это - развод - в самом деле плохая идея.