Топтер падает, закрутившись в штопоре - потерявший управление летательный апппарат несется к земле на скорости, которую может дать только свободное падение. Металлические лопасти неподвижны, но из орудий по-прежнему ведется огонь: ммерцающий пунктир проступает золотистой дымкой там, где стрелок цепляет защитный купол города, и многие на земле замирают, вскидывая головы, следя за падающим топтером.
- За Сааддат! - выкрикивает совсем еще мальчишеский голос в капсуле наушника, вживленного прямо в ухо. - За Сааддат и Императора!
А потом - резко - наушник замолкает: только помехи, неизбежно возникающие так близко от магии. Должно быть, кто-то сообразительный догадался отрубить топтер от общей связи.
Топтер валится на землю, взрывается - в эфире снова вопли, неразборчивые команды: должно быть, упал на своих. Правее - там, где упал топтер - к небу лениво тянется густой черный дым: топливо будет гореть долго и жарко.
- Семерка! Семерка, на два часа - нужна поддержка с земли, там эти проклятые ведьмы! - скрежещет в наушниках голос, отдающий приказы - Айк понятия не имеет, как выглядит тот, кому принадлежит этот голос, но слушаться отданным им командам у него закреплено на подкорке. Слушаться и выполнять - как у каждого в сааддатской армии.
Ведьмы...
Айк сплевывает горечь на языке, плевок темнеет на сухой утоптанной земле.
Ведьмы - проклятое племя, источник вечных проблем, женщины, погрязшие в колдовстве настолько, что уже перестали быть людьми - полу-женщины - полузвери, способные летать, испепелить на месте одним лишь взглядом. Хвостатые, крылатые - давно утратившие человеческий облик, променявшие его на свою проклятую силу, ради которой приносятся жертвы и льется кровь. Айку достаточно известно о Виньесе - и о тех, кто в нем правит и кто его населяет. Ведьмами пугают малых детей в Сааддате, ведьмы насылают эпидемии и неурожаи, ведьмы повинны в Великом Голоде, отголоски которого до сих пор звучат в Империи - не будет Сааддату мира и покоя, пока стоит Виньес, и пришло время положить конец существованию ведьм.
Война идет уже девять лет - а до того были и другие войны, подобные этой, - но сейчас армия Императора наконец-то дошла до столицы ведьм. Впервые за девять лет, впервые за несколько веков - и эта мысль отдается привкусом возбуждения, привкусом скорой победы.
- Понял вас, Глас, - рапортует старший расчета. - Семерка, в квадрат Эс-14.
Перед взглядом Айка появляется полупрозрачная голографическая карта местности, разделенная на квадраты. Нужный подсвечен, голограмма накладывается на ландшафт разрушенного города, когда Айк разворачивается на два часа, по карте ползет светящаяся линия, показывая маршрут до нужного квадрата, самый безопасный и короткий, расчитанный в Командном Центре.
"Есть", "есть" - звучит в наушнике: это отчитываются бойцы Семерки.
- Есть, - отзывается и Айк. Он коротко моргает дважды, заставляя карту исчезнуть, запомнив путь, и поудобнее взваливает на плечо орудие - тяжеленную бронебойную пушку, уничтожающую строения, способную разрушить даже слабенький магический щит прямым попаданием.
Пушка тяжелая, по настоящему тяжелая - однако Айк управляется с нею играюче: его левая рука от плеча и до пальцев механическая, идеальный протез, совершенство инженерной мысли, соединенное с нервными окончаниями и подчиняющееся командам мозга, однако способное пробить стену и легко поднять крупный калибр, будто игрушку.

Еще один подбитый топтер, кружащийся вокруг ближайщих ворот, падает совсем неподалеку, взрываясь еще в воздухе - ударной волной Айка отбрасывает в сторону, сверху сыпется град из раскаленных металлических осколков и каменной крошки, Айк инстинктивно пригибается пониже за каким-то уступом, бывшим не так давно основанием жилого дома. Вдыхает терпкий запах сухой пыли, смешанной с гарью, морщится, когда по плечам в серой имперской форме барабанит этим металлическим и каменным дождем.
- Семерка! Семерка! Прибыть на точку и отчитаться! - снова требует Глас.
Снова повтор старшего, снова торопливые "есть" - на этот раз немного меньше: двое не отзываются.
Айк запрещает себе думать о тех, кто не отозвался, снова вызывает интерактивную карту, проверяя, не изменил ли взрыв маршрут до точки - нет, путь по-прежнему свободен.
Но прежде, чем отправиться, Айк задирает голову, глядя вверх - как будто собирается увидеть в затянутом дымом небе силуэты летающих ведьм.
Ничего подобного - они умеют становиться невидимыми, учили их в тренировочном лагере. Вы не заметите ведьму, пока проклятая магия не вызжет вам внутренности, твердил Глас, а если заметите, то лишь блеклую тень...
И Айку кажется, что он замечает - замечает тень на хлипком мостике между уцелевшими башнями. Он вскидывает пушку, удерживая ее протезом, щелчком по стволу синхронизирует прицел с оптической навигацией зрительного нерва, плавно выжимает гашетку...
- Назад! - орет старший в наушнике. - Семерка! Назад! Немедленно назад! Отступаем!..
Низкий вибрирующий звук накрывает Айка как песчаная буря, отдаваясь, кажется, даже внутри, а за этим звуком приходит другой - оглушающий, бросающий Айка на камни разрушенного фундамента, наваливающийся сверху, вышибая из легких кислород... Земля под ним будто вздрагивает, а потом вдруг встает на дыбы, и последнее, что Айк успевает заметить, это взрыв вверху, высоко в небе, а потом его будто пригвождает к земле ниже пояса, в наушнике воцаряется мертвая тишина, и потом становится темно.

В ушах звенит, Айк приходит в себя резко, будто рывком, моргает, но вокруг темно. На краткий миг он теряется, не зная, день сейчас и он ослеп, или наступила ночь, моргает часто, судорожно, вызывая карту и отчет о состоянии местности вокруг, но улучшенная оптика сбоит, показывает только темноту. Карта не отзывается, он понятия не имеет, где он, где силы наступления, где фронт.
Глаза сухие, горят, он снова опускает веки, шевелится, намереваясь подняться, но тут же коротко и хрипло выдыхает - не удается. Нижняя часть тела от пояса будто зажата в стальных тисках, каждое движение отзывается в позвоночнике, добирается до самого нутра. Спертый воздух почти лишен кислорода.
Айк шевелится уже осторожнее - под спиной и затылком что-то гладкое, ровное. Камень? Он поднимает руки, тут же упираясь в каменную плиту над собой.
Постепенно кое-что становится понятнее: был взрыв, он попал под ударную волну и его завалило.
Глаза, привкнув к темноте, начинают разбирать очертания серой плиты над ним.
Айк, по-прежнему лежа на спине, ощупывает плиту перед собой сначала рукой из плоти, затем выпрямляет биомеханический протез, упираясь металлической кистью в камень - толкает, выжимая все, что можно, из модификации. Металл разогревается от усилия, камень дрожит, облетая пылью и крошкой, скрипит, но все же, после еще одного толчка, плита сдвигается в сторону. Айк глубоко вздыхает, не обращая внимания на пыль в воздухе. Переполненные кислородом легкие режет. Он приподнимается, перетерпевая боль, огнем разлившуюся по спине, толкает плиту дальше, вжимая металлические пальцы, оставляя следы на камне. С оглушительным, как ему кажется, скрежетом, плита сдвигается в сторону, теперь он может видеть небо - серое вечернее небо над старым городом вокруг Виньеса.
И тут он обращает внимание на тишину - тишину в наушнике, тишину вокруг, лишь издалека доносится шум боя - так далеко, что из-за руин вокруг он даже не может понять, в какой стороне идет бой.
Все вокруг усеяно жирным черным пеплом, неподалеку застыл в неподвижности танк. Из его открытого люка свисает мертвое обугленное тело, не разобрать ни формы, ни знаков отличия.
Воздух наполнен дымом и гарью, Айк кашляет, спина снова отзывается вспышкой сводящей с ума боли.
Он шарит вокруг себя, пытаясь отыскать пушку, но живые и металлические пальцы только загребают пепел, липнущий к коже и металлу, поднимают в воздух золу. Айк кашляет вновь, ворочается - огромная рухнувшая колонна придавила его бедра к плите, на которую он свалился, и это неожиданно заставляет его вспомнить операционный стол в цехах модификации Империи.
Он ждал улучшений руки, лежал на холодном металле, пристегнутый ремнями поперек тела - подмышками, на бедрах и под коленями - и чувствовал себя странно: несвободным. Связанным. Рабом.
Пальцы натыкаются на ремень пушки, Айк узнает синтетическую поверхность моментально, как, наверное, узнают с первого прикосновения жену или любимую женщину. Он сжимает пальцы на ремне, тянет его к себе, щелкает по корпусу из пластмета, активируя прицел, но перед глазами тут же все рябит, заставляя поморщиться, зажмуриться... Он отменяет команду, промаргивается... Должно быть, повреждена оптическая система пушки, но он все равно подтягивает к себе оружие, не желая оставаться на поле боя с пустыми руками. Датчик уровня заряда показывает ноль - пушка разрядилась, и Айк отдает команду к перезарядке, накрывая корпус металлической кистью. Почти обездвиженный, с полностью разряженным форс-ганом...
Эта мысль возвращает его к другой - его не нашли. Оставили здесь, под обломками - значит ли это, что Сааддат терпит поражение и войска отступают?
Что за оружие применили ведьмы?
Если отступление, то ему стоит позаботиться о себе самостоятельно - никто не станет возвращаться за ним, если дела плохи. Впрочем, не факт, что станут возвращаться в случае победы - Империя не знает недостатка в солдатах, всеобщая воинская повинность ежегодно обеспечивает пополнение, а с действующими модификациями время на обучение и тренировку новобранцев существенно сокращается: неот необходимости учить стрелять, если механика и компьютерная система, соединяющая нервы и оружие, все сделает за человека.
Айк в армии уже семь лет - и это большой срок, очень большой, куда больше, чем средняя протяженность жизни солдата Империи на этой проклятой войне, но вот, видимо, пришел и его час.
Он не хочет думать о том, что может достаться ведьмам живым - в Тренировочном Центре их пичкали рассказами о жестокости и безумии виньеских сук, - а значит, нужно постараться выбраться или решать, что делать, однако сколько он ни упирается протезом в колонну, придавившую его бедра, это не помогает: металлические пальцы скользят по округлому камню и срываются, ни столкнуть, ни приподнять, слишком неудачное положение, слишком тяжелый завал.

Айк снова ворочается, выискивая взглядом что-нибудь, что можно использовать как рычаг, подтягивает пушку ближе, думая, что в крайнем случае попробует выстрелить по колонне, рискуя остаться без ног, если пушка зарядится, и замечает тело неподалеку.
Светлые волосы, разлившиеся по камню, одежда, не похожая на имперскую форму - это ведьма.
Одна из этих проклятых сук.
Живая? Мертвая?
Айк надеется на последнее, но все же подтягивает к себе еще ближе пушку, на корпусе которой красным мерцает сигнал идущей зарядки. Вот так, с пушкой на груди, ему немного спокойнее.
Он снова принимается шевелиться, надеясь столкнуть колонну, мелкие камешки скатываются по плите, на которой он лежит, что-то сдвигается в хрупкой балансировке завала, и плита, которую он сдвинул, чтобы увидеть небо, ползет еще немного вниз по скользкой каменной насыпи, увлекая за собой целую лавину мелкого крошева. Пронзительный скрежет, кажется, способен поднять и мертвого, и Айку кажется, что ведьма шевелится.
Сперва слабо, затем еще раз - он уверяется, что она жива.
Бросает взгляд на датчик заряда - нет, недостаточно, все еще недостаточно.
Выбора нет, и Айк ждет - что она будет делать. В порядкке ли она - или, может, смертельно или тяжело ранена и не станет тратить время на него.

Ведьма встает, пошатываясь, с трудом, но все же встает. Встает - и Айк может разглядеть ее спутанные светлые волосы (говорили, что все ведьмы седые, что цвет уходит в них, высветляя глаза, губы и волосы, что так реагирует организм на магию, которая в них рождается, но у этой ведьмы волосы светлые, но не седые), оборванную и пригоревшую к телу ткань на боку, припорошенное каменной пылью лицо.
У нее нет крыльев - ни крыльев, ни рогов, ни хвоста, и пальцы не оканчиваются острыми когтями, которыми ведьмы вскрывают горло пленных сааддатских солдат и крестьян во время своих отвратительных ритуалов, дарующих им их проклятую магию. Нет и острых зубов, ничего, о чем им рассказывали - о чем рассказывали всю жизнь, и Айк тянет ближе бесполезную сейчас пушку, вновь силится столкнуть металлическим протезом плиту, придавившую ему ноги, но искусственные пальцы скользят по камню, оставляя царапины,  и это все.
Она говорит - Айк ждет, что услышит звериный вой или рык, но нет, она говорит на древнем всеобщем языке, ныне запрещенном в Сааддате и доступном лишь инженерам, ученым и медикам, потому что на древнем языке написаны все книги, это язык науки, и хотя Айк не имеет отношения ни к ученым, ни к медикам, но его отец был инженером первой гильдии и обучил сына древнему наречию.
Она говорит - хрипло, но разборчиво, стоит, пошатываясь, и Айк позволяет себе подумать - как это будет. Обещанная ею смерть - как это будет, медленно, как любая смерть для тех, кому не повезло попасть в когти ведьм, или быстро, если она слишком тяжело ранена.
Может, она убьет его быстро - но если нет, то у него есть шанс.
Айк не смотрит на датчик заряда, чтобы не спровоцировать ведьму на атаку, но как можно незаметнее пытается активировать оптический прицел. На мгновение перед глазами повисает темнота - как будто тонкая калибровка оптики и глазного нерва больше не связаны, но вот темнота рассеивается и через помехи Айк видит лицо ведьмы куда ближе.
Оно очень... человеческое.
Как будто она человек - просто человек.
Нет, напоминает Айк себе. Она - порождение хаоса и тьмы. Порождение темной магии, противоестественной магии, не человек, но все же сейчас, вот такой, раненой и прижимающей ладонь к обгоревшим лохмотьям одежды, старающейся не задеть рану, она кажется ему человеком. Настоящим человеком.
- Так не бывает, - он коротко рвано смеется, с трудом подбирая слова на древнем языке. - Ведьма. Настоящая ведьма.
Перед глазами вновь появляется серая пелена. Айк моргает - раз, другой, но пелена не исчезает, а затем к ней прибавляется и боль - не та зудящая, ноющая, которая превращается в острую, только если он двигается, а другая. Горячая и резкая.
Вспышка, разряд - что-то случилось с оптической системой, догадывается Айк. С оптической системой, соединяющей его зрительный нерв и прицел, и перед глазами рябит, вызывая головную боль, рябит и скачет. Еще одна вспышка, непроизвольно вызывающая слезы, пахнет паленым - это его собственная плоть, догадывается Айк. Электрический импульс неисправной системы оптической навигации выжигает ему глазницу, он мотает головой, зажмуриваясь что есть сил, но тут же снова открывает глаза - свой, настоящий, и второй, в котором находился вживленный медиками датчик.
- А говорили, у вас рога и копыта, - говорит Айк, глядя на ведьму. - Или ты искусно прячешь свою мерзость?

Она огрызается, держась из последних сил - это видно и Айку. Но все же она стоит на ногах, а не валяется придавленной к земле каменной глыбой.
- Я человек! - рычит Айк, вскидываясь, подтягивая пушку ближе. Датчик зарядки все еще моргает красным - пушка не заряжена и на десять процентов, не хватит на полноценный залп, чтобы уничтожить эту проклятую колонну. - Я человек, ведьма, а вот можешь ли ты сказать такое о себе, порождение Бездны?!
Он смотрит на нее - слезящийся левый глаз, сухой и полный ярости правый - смотрит через рябь помех, отдающуюся в мозгу, и ее лицо то появляется в фокусе, то отдаляется, как будто дрожит прицел.
По его лицу проходит судорога, мышцы непроизвольно сокращаются, когда по нервам снова бьет электроимпульсом, но Айк и не думает бросить пушку - ни один сааддатский штурмовик никогда не бросит оружие, особенно то, что подсоединено к биомеханическому протезу и мозгу через зрительный нерв. Проще уж тогда расстаться с рукой - потому что эту пушку Айк так и воспринимает, как продолжение себя, продолжеение правой руки.
Он сжимает зубы, чтобы не выказать ведьме этой боли, не показать слабости - хотел бы умереть на ногах, но уж как придется, и все же он хочет встретить смерть достойно, и здесь, а не в проклятых плотоядных лесах Виньеса.
В Айке нет страха смерти - но кто в здравом уме захочет оказаться в когтях ведьм.
И все же он смеется - сквозь зубы, хрипло. Разряженная пушка и вынужденная неподвижность делают его слабым - смех единственное оружие, что ему осталось. Единственное оружие против этой суки - разозлить ее насмешками и заставить прикончить его здесь, прямо здесь, чтобы закончить все быстро.
И она знает это - и то, что она предлагает, это милость, но что такое милость от ведьмы?
Ловушка, западня, и Айк смеется, выдавливает из себя этот хриплый смех, как выдавливают гной из запущенной раны.
- Дома. От старости, в окружении детей и внуков, - хрипит он, подтягивая пушку еще ближе, кладет себе  на плечо - лишь бы не выпустить ее из рук. - Такое ты можешь, ведьма, или твой дар с червоточиной?
Конечно, не может - он знает ответ, и хочет разозлить ее, по настоящему разозлить, напомнив, что даже магия не делает ее всесильной.
Еще один удар импульса в глазнице - намного сильнее - заставляет Айка мотнуть головой, снова зажмурится, глухо не то застонать, не то зарычать от боли: остатки глазного яблока выжигаются вышедшей из строя электроникой оптической системы, но хуже всего другое - он больше не чувствует своей пушки. Связь пропала.
Обугленная глазница отныне слепа - конечно, в мастерских Сааддата ему заменили бы глаз на искусный протез, но Айк не тешит себя иллюзиями: все кончится здесь.
Он открывает оставшийся глаз, смотрит на ведьму.
- Давай. Давай, ведьма, сделай это. Прекрати все здесь и сейчас. Убей меня здесь - убей, пока я не прикончил тебя, виньесская сука!
Он вскидывает к плечу так и не зарядившуюся, а теперь погасшую мертвую пушку, ловит кренящуюся фигуру ведьмы в прицел, мельком удивляясь тому, как дрожит прицел и невозможности увидеть предполагаемую траекторию выстрела, что компенсировалось оптикой.
- Давай! - орет, срывая голос, выжимая мертвую гашетку. Лишь успеть до того, как он лишится чувств от боли - до того, как на него наткнется патруль. Лишь бы она успела до того.
Мелкие камешки срываются с плиты над ними обоими, застревают в светлых волосах ведьмы, отскакивают от темной имперской эмблемы с формы на его груди.

Ведьма огрызается, призывает на его голову Бездну, а потом поднимает руки - вот сейчас, думает Айк. Вот сейчас все закончится - и он еще успевает подумать о том, что сейчас весь этот чудом удерживающийся над их головами каменный свод рухнет, погребая под собой их обоих, и его, и ведьму, но тут глыба на его ногах становится легче, сдвигается, освобождая. Боль в спине возвращается, теперь с новой силой вгрызаясь ему в позвоночник - жаркая волна применяемой магии касается его лица, ослепшей глазницы, ерошит короткие волосы...
Это магия - та самая магия, которая несет смерть и разрушения, магия, замешанная на темных ритуалах и приносимых жертвах, но сейчас эта магия высвобождает его из каменной ловушки. Айк упирается металлической рукой в вытоптанную до каменной твердости землю, пытаясь сдвинуть себя с места, подняться на ноги, глубоко впиваясь пальцами протеза в сухую, сыпящуюся глину, дергает себя в сторону под непрекращающимся дождем небольших камней и песка...
Плита из основы колонны, что пригвождала его к земле, падает рядом, слишком тяжелая, даже для него, и он успевает выхватить оставшимся глазом змеящуюся по ней трещину, складывающуюся в какой-то символ Древнего алфавита, которую он не умеет прочесть.
Встать не выходит, ниже пояса он не чувствует даже боли - вообще ничего, но ведьма хватает его, тащит в сторону, из-под осыпающихся обломков, волочет, обдавая горячим дыханием, запахом обугленной плоти и крови, Айк упирается протезом, помогая ей - инстинктивно, торопясь убраться из-под пришедшего в движения завала, крепко прижимая к груди бесполезную мертвую пушку.
А потом все начинает рушиться - камни стучат им по головам, ведьма дергает его, выволакивая окончательно, а потом раздается оглушающий скрежет, удары камней становятся сильнее, сами камни - крупнее, и вдруг земля вздрагивает, грохот и скрежет наполняет воздух, его подбрасывает, ведьма падает рядом, перекатывается, укрывая себя и его руками, и Айк тоже инстинктивно вздергивает руку, заводя ее над светлым затылком ведьмы, расставляет пальцы, слушая дробный стук камней по металлу, задерживая дыхание, как будто хочет стать невидимым, вжимается спиной в землю, чувствуя каждый обломок и камень под собой.

Когда все прекращается - и стук, и скрежет - ведьма откатывается, переворачивается на спину, смотрит вверх, и Айк тоже смотрит вверх, в серое какое-то небо, затянутое дымом и пылью. Повсюду поднимаются вверх клубы дыма, вонючего дыма от горящего топлива, закатывающееся солнце теряется в этих черно-пыльных хлопьях. Айк приподнимается, помогая себе металлической рукой, кладет на колени свою винтовку, наконец-то в силах ее отпустить.
Ощупывает правую ногу, левую - левая вроде бы откликается, но правая как чужая, ниже колена застрял металлический осколок брони топтера, судя по кровопотере, это случилось уже давно, с час, и кровь уже успела свернуться. Кровь успела свернуться, от этого он не умрет.
И когда рядом шевелится ведьма, Айк резко поворачивается к ней, сжимает металлический пальцы на ее плече.
На месте, где они были несколько минут назад, только каменные обломки - невозможно представить, что там могло уцелеть что-то живое.
- Помоги мне, ведьма. Раз не убила - помоги.
Он больше не слышит рева двигателей, не слышит тяжелого хруста перемалывающих камни гусениц танков, не слышит стрекотания лопастей топтеров - не видит ни единого аппарата в воздухе, не видит вспышек выстрелов.
Бой окончен - и судя по той тишине, которая стоит над старым городом, не в пользу Сааддата.
Чем бы ни был тот выплеск магии, который вышиб из него дух, это случилось повсюду - повсюду над наступлением. Уцелел ли кто-либо? Кто-либо кроме него?
Айк не знает, да и не раздумывает над этим - как не раздумывает и над тем, почему ведьма вытащила его из-под рушащегося завала: для этого еще будет время, если он унесет отсюда ноги, но одному ему этого не сделать.
- Помоги убраться отсюда, добраться до моста.
Мост через Провал - новая граница между Виньесом и Империей, сдвинутая, искореженная, но там развернуты лагеря и укрепления, оттуда сааддатскую армию так просто не отбросить, даже магией, и Айк знает, что все уцелевшие силы императора отступили туда, чтобы передислоцироваться и вновь броситься в бой.
Но до границы еще немало - прежде, чем он окажется на равнинах, ему придется проделать путь через леса, стоящие стеной вокруг столицы ведьм - как бы ни выжигал, ни вырубал их авангард Сааддата, деревья упрямо прорастали вновь, подпитываемые проклятой магией, тянулись к небу прямо из-под подошв, оплетали за ночь побегами и кустарниками палатки и остановленную технику, будто стремились замедлить продвижение армии.

- Будь ты проклята, - бросает Айк ей в спину - будь слова пулями, она уже была бы мертва. - Будь проклята, ведьма.
Она украла у него быструю смерть - и даже смерть от удушья под обомками, если бы его не убили камни, предпочтительнее, чем то, что его ждет, попадись он патрулю Виньеса, и теперь, выволоченный из-под завала, он все равно что рыба, вытащенная на берег, обреченная. Впрочем, рыба хотя бы не понимает этого - а он понимает, и в бессильной ярости стискивает зубы, чтобы не орать ей в след, привлекая патруль.
Поглядывает на небо, едва различая садящееся солнце сквозь дым и принявшийся падать с неба пепел, оседающий на коже жирными серыми разводами, оседающий на губах. Что это за пепел? От уничтоженных в воздухе топтеров? Нет, едва ли - но все же это пепел, и Айк думает, не попытаться ли ему отыскать какое-то укрытие, чтобы дождаться ночи?
Заползти в какую-то дыру, переждать, пока совсем не стемнеет, и уже тогда попробовать пересечь эти руины, ставшие смертельной ловушкой для сааддатской армии. Попытаться вырваться, дать себе отдохнуть, может быть, он сможет идти...
Или ползти.
Это беплодные надежды - патрулю Виньеса ночная темнота не помеха, ведьмы видят во тьме будто дикие звери, и умеют заставить своих слуг видеть не хуже. Его все равно найдут...
Айк мотает головой.
Он все равно попытается.

И для начала он пытается встать, тяжело опираясь на бесполезную винтовку. Приподнимается, упираясь металлической рукой в землю, отталкивается ею, выпрямляется, поднимаясь с колена. Левую ногу пронзает острая боль, расходящаяся на спину и бедра, но от бедра и ниже правая ему не принадлежит, и сразе же подламывается, не выдерживая веса тела в броне.
Айк снова валится набок, задевает рану на левой ноге, шипит от боли, ползет с открытого места в камням, смаргивая пот, стекающий со лба - холодный, липкий пот.
Ведьма возвращается и приносит с собой голоса. Айк вскидывается было, но она велит ему молчать - и столько силы звучит в ее голосе, что он цепляется за эту силу, хватается изо всех сил, сжимает на ней металлический кулак и стискивает зубы.
Он хочет жить - вопреки всему, вопреки тому, что вело его до недавнего времени, он хочет жить, и эта жажда бьется в нем под имперским гербом на броне, отдается в пульсе, в хриплых вдохах.
Ведьма забрасывает его сором, продолжает приказывать - требовать, объяснять.
Айк хватает ее за руку рукой из плоти:
- Не смей! - требует в ответ.
Их учили, что магия - это проклятье. Магия забирает все человеческое, что есть, оставляя только человекоподобную оболочку - магия приносит мучительную смерть любому, кто не предал себя Бездне, и он сопротивляется, инстинктивно, слишком велика сила внушения. Сопротивляется, мешая ей, тяжело и хрипло дыша, но она сбрасывает его руку, а затем...
Они смотрят друг на друга. Айк смотрит ей в лицо, бледное, запачканое этим пеплом лицо уставшей и раненой женщины - и расслабляет ладонь на ее кисти.
Хватает ее другой - металлической - рукой за плечо, опрокидывает через себя, наваливается сверху, смыкая металлические пальцы на ее горле - помнит, как она сказала ему, что не станет помогать.
Помнит, как ядовито велела помочь себе самому, если он хочет жить.
Он хочет жить - Бездна ему в свидетели, как он хочет жить.
- Помогаю себе сам, - отвечает он на ее невысказанный вопрос в глазах. - Ты сказала - если хочу жить, то должен помочь себе сам... Давай, твори свою магию, ведьма, делай, что нужно - но если не выйдет, если ты снова передумаешь, если это какая-то извращенная ведьминская игра, то ты умрешь вместе со мной, едва патруль нас обнаружит!..

Он задерживает дыхание, пока патруль идет мимо, не дышит, даже когда слышит это "живых не добивать", приказ, отданный холодным женским голосом.
Им нужны живые, это каждый знает - живые сааддатские солдаты для их ритуалов, их проклятой магии, которая требует жертв, которая требует смерти, долгой, мучительной смерти.
Магия ведьмы, придавленной им к земле, иная - смерти она не требует, а может, ведьме хватает тех смертей, которые уже напитали поле боя, но эту магию Айк чувствует как нечто, неторопливо обволакивающее его подобно трупному запаху. Почти незаметному, если не обращать внимания и стоять вдалеке, но с каждым шагом становящимся все резче, а стоит подумать, стоит задаться вопросом - и он обрушивается на тебя удушливой волной.
Так и происходит - едва Айк успевает подумать, а переживет ли он это колдовство, не обманывает его ведьма, как появляется это - оно шевелит волосы на его затылке, забирается под броню ядовитым зудом, прокатывается по всем нервным окончаниям.
Айку хочется стащить с себя нагрудник, форму, чтоб избавиться от этого засевшего под кожей чувства, счесать его с себя, раздирая ногтями плоть, лишь бы выпустить этот зуд - и ему приходится заставить себя лежать смирно, вжимая лоб в сухую опаленную пламенем войны землю, покрытую жирным пеплом, приходится заставлять себя не дышать.
Ведьма под ним тоже не дышит, ее горло в его металлических пальцах неподвижно, будто он держит в руках труп - и это напоминает Айку о другом женском теле, безжизненном и неподвижном, похороненном на небольшом кладбище в том горном поселке у шахты, где он работал прежде, чем началась эта война и он стал солдатом.

Патруль удаляется, но эта теплая вонь разложения еще здесь, и лишь когда ощущение этого нечто рядом проходит, зуд под кожей унимается, а ведьма жадно вдыхает под ним, Айк тоже начинает дышать - в вохдухе разлита вонб горящего топлива, полно дыма, но трупного смрада нет, осталась лишь тень привкуса во рту, и он сплевывает этот привкус вместе с пылью, и тягучая слюна остается на сухой земле.
У него так много вопросов - зачем она делает это, почему сама избегает патруля, почему не спешит к городским стенам? Эта ведьма - первая живая ведьма, которую Айк видит, и он все пытается уложить собственные впечатления в согласие с тем, что знает о ведьмах, но безуспешно.
Смотрит ей в лицо, приподнимаясь - но что это может ему дать?
Медленно, не уверенный, что выбрал верное решение, Айк ослабляет металлические пальцы на ее горле, пока не отпускает вовсе.
Они оба тяжело, хрипло дышат после вынужденной задержки дыхания - и это тоже его удивляет: таким, как она, нужно дышать, так же, как и ему, и он мог сжать пальцы протеза и сломать, раздавить ей трахею, и тогда она, должно быть, задыхалась бы сейчас, умирая.
Он опирается на металлический кулак, поднимаясь, садясь, подтаскивая к себе правую ногу.
- Не жди благодарности, ведьма. Это не спасение - это отсрочка.
Это не единственный патруль, будут и другие, а значит, ему нужно двигаться - уходить как можно дальше, попытаться убраться из этих развалин, еще недавно бывших густозаселенным городом вокруг другого, куда более древнего, защищенного кольцом стен.
Айк шарит под нагрудником, отщелкивает индивидуальный медпакет, прислушивается - снова тихо, патруль ушел, следующего не слышно, солнце, просто багровый шар за пеленой дыма и пепла.
Самое время помочь себе.
Металлические пальцы нуклюжи, он сминает пакет, пока раскрывает его, но все же справляется, на колени падают повязки, пропитанные коровосвертывающим и болеутоляющим раствором, несколько желеообразных капсул в отдельных упаковках - чтобы протянуть еще недолго, нейрохимические стимуляторы, которые должны помочь ему забыть о боли и усталости, вздернуть на ноги, такие же искусственные, как и эти протезы.
Айк закидывает их в рот все, не глядя, не разбирая - любая стимуляция будет на руку - а затем, проглотив горькое, пропитанное привкусом пепла месиво, берется за осколок металла, застрявший в него в голени. Металл скрежещет о металл, когда он сжимает пальцы протеза на осколке и дергает - шипит сквозь зубы, но нейростимуляторы уже действуют, не давая ему отключиться. Даже если кость задета, с этим он всегда сможет разобраться позже, если останется жив, а сейчас думать об этом бессмысленно.
Айк хмыкает, когда из глубокой рваной раны хлещет кровь, стоит ему выдернуть осколок и отшвырнуть подальше - ведьма хотела знать, что у него внутри, будет ли он истекать кровью, если проткнуть его насквозь, вот сейчас может в этом убедиться. Но истечь кровью не входит в его планы, как и оставить за собой следы, по которым, он знает, его могут выследить ведьмы.
Айк торопливо неаккуратно накладывает повязку, туго перематывая ногу - не это может убить его в ближайшие пару часов, не слишком тугая повязка и не возможный сепсис. Если ему повезет и он дотянет до базы Империи у моста - там хватит медиков, чтобы подлатать его, а если ногу придется отнять, то его модифицируют совершенно бесплатно, как обещано любому солдату на службе армии Сааддата. Ни единого кредита - и он получит новенькую, отличную ногу.
Закончив с перевязкой, Айк расстается с бронированным нагрудником. Шлем он давно потерял, а тащить на себе броню сейчас кажется лишней роскошью, которую он себе не может позволить - от магических атак она все равно не защитит, штурмовики носят нагрудники, чтобы не получить травму от взрывов своим же огнем, но бой уже окончен, а несколько десятков фунтов существенно нагрузят его поврежденную спину и раненую ногу. Под стимуляторами он и не заметит - но расплата будет немалой.
Нагрудник глухо падает на землю имперским гербом вниз, Айк отшвыривает его подальше, подтягивает винтовку, на которую опирается, помогая себе встать
С трудом, но у него получается - получается подняться на ноги.
Ведьма так и сидит. привалившись спиной к разрушенному фундаменту, коротко, быстро дышит. Айк встает над ней.
Наверное, он мог бы сейчас размозжить ей голову - размахнуться и прикладом разбить ей череп, или просто ударить металлическим кулаком, круша кости.
- Что с тобой, ведьма? Почему больше не обещаешь убить меня? Почему не бежишь за свои стены? Почему прячешься от других проклятых сук, или ваши патрули не делают разницы между своими и чужими?

- Может и так, - соглашается он, но нейростимуляторы и то, что он способен встать на ноги, пусть и едва-едва, делают его неожиданно оптимистичным. Путь не близок, Айк знает об этом, и знает, что ведьма права: он сам говорил ей об этом не так давно.
Он все равно что мертв - ему не проделать этот путь, не добраться до моста, и, скорее всего, не удастся даже покинуть эти руины, не говоря уж о том, чтобы пройти лес.
Но прямо сейчас он может в это не верить - прямо сейчас, когда боль почти отступила, сменилась глухой и тянущей, а не острой и ломающей. Когда он может сделать шаг, а за ним еще один, пусть и опираясь на винтовку. Когда он только что избежал встречи с виньесским патрулем, ищущим раненых имперских солдат - пусть это и не последний, не единственный патруль.
- Может и так, ведьма, но пока я жив.
Он жив - уже дважды избежал смерти благодаря ей, и, наверное, поэтому так и не поднимает винтовку, чтобы обрушить ей на череп.
Она дважды сохранила ему жизнь, и сейчас Айка не трогают ее угрозы - к тому же, сейчас она выглядит куда слабее, чем он, буквально на последнем издыхании, и когда она поднимается, цепляясь за камни, он отступает, следя за ее движениями.
Она не пройдет и лиги, думает он.
Куда бы она не направлялась, она не уйдет далеко - и если бы она могла, давно бы помогла себе, использовала свою проклятую магию, но она не делает этого, и Айк приходит к единственному выводу, до которого может додуматься: она не может.
Сейчас - не может.
Он слышал - они все слышали эти россказни, которые не подтверждались, но и не опровергались, россказни о ведьмах, потерявших свою магию, не способных ни на что и потому беззащитных, слабых как новорожденные младенцы. Россказни о том, что иногда такие попадались после крупных сражений - но всех их забирали во внутренние мастерские и лаборатории, в Центр, и Айк не знал ни одного солдата лично, который видел бы такую ведьму.
Однако россказни ходили - и эта ведьма, что сейчас медленно бредет по лабиринту развалин, в который превратился еще недавно обжитый город, очень похожа на потерявшую магию.
Айк прищуривается уцелевшим глазом, трет зудящее веко над пустой глазницей.
- Эй, ведьма, - говорит ей в спину, - ты идешь не в ту сторону... Город не там...
Но она продолжает идти - медленно, очень медленно, пошатываясь и опираясь на камни. И она идет прочь от города, прочь от своего города - туда, где за выжженой, опаленной равниной, усыпанной пеплом, телами и частями разбившихся и искореженных механизмов империи виднеется темная полоса леса, за который медленно опускается солнце.
Айк смотрит, как она уходит, а потом идет за ней - с той же скоростью, шаг за шагом, волоча раненую ногу и оставляя в пыли и пепле глубокие следы от винтовки, на которую он опирается всей тяжестью при каждом шаге, чтобы не нагружать ногу.

Они идут, наверное, с час - солнце опустилось еще ниже на западе, зависло над самыми верхушками вековых деревьев, но когда Айк оборачивается, то по-прежнему видит городские стены слишком близко: они идут слишком медленно, оба раненые, оба на последних силах. Ему помогают нейростимуляторы, глуша боль в ноге и спине, но что помогает ей?
Он не знает, однако знает, что их скорость становится все ниже, и что за последние десять минут она как минимум дважды упала, а потом теряла время в попытках встать.
Если ее слова правда, если следующий патруль будет сразу же после заката, они еще будут здесь, плутать среди развалин и обломков техники.
- Эй, ведьма, - снова зовет ее Айк, нагоняя ее, когда она снова пытается встать, - не думаю, что ты сможешь убить хоть кого-то в ближайшее время... Оставишь меня патрулю?
Они остановились в тени упавшего на землю топтера, пропахавшего с добрую милю в падении и обрушившего несколько остовов домов. Экипаж не успел покинуть аппарат, Айк видит в нескольких шагах труп в знакомом обмундировании летунов - командир топтера лежит на груде камней, раскинув руки, его лицо полностью серое из-за пепла, рот широко раскрыт, будто он до сих пор вопит - но он не сгорел, и эта мысль должна что-то значить для Айка, и тот гложет ее так и эдак, а потом до него доходит.
Он ковыляет к летчику, наклоняется над ним, благодаря Императора за то, что не приходится опускаться на колени - Айк не уверен, что смог бы подняться - и шарит в его летной куртке. Вытаскивает такой же пакет, какой был при нем - с гербом Империи.
Пакет цел и запаян, и Айк рвет клапан, помогая себе зубами, едва держась на ногах, а потом возвращается к ведьме, протягивая ей на металлической ладони разноцветные, будто пригорошня речных камешков, капсулы нейростимуляторов.
- Ешь, ведьма. Это тебя подбодрит. Даст дойти... куда бы ты не шла.
Он смотрит на капсулы, потом снова на ведьму - на ее глазах выбирает одну из двух синих, потом одну из двух красных, обе бросает в рот.
- Они не убьют тебя. А вот это, - Айк кивает на ее бок, - а еще усталость и боль могут.

- Нет, - тихо, хрипло смеется Айк над сказанной ею глупостью - нейростимуляторы бодрят и его, и если он и думал - опасался - что ведьме по каким-то прчинам не подойдет то, что сделано для солдат Сааддата, то судя по тому, как проясняются ее глаза, только что затянутые мутной пеленой, как она наконец-то поднимается на ноги, как она расспрашивает его об этих капсулах, потому что тепреь в ней есть силы и на любопытство, то ей от них тоже становится лучше.
Он прячет еще несколько штук во внутренней карман форменной куртки - кто знает, когда им потребуется еще небольшая доза искусственной бодрости, кто знает, удастся ли найти еще неповрежденные, несгоревшие тела сааддатских солдат, у которых может быть нетронутый запас.
- Это не магия. Это наука, ведьма. Или ты думаешь, без магии мы живем как дикие звери, не умея ни залечить раны, ни найти еще немного сил, чтобы справиться с болью и усталость?

Император добыл это для всего народа - и за это принял статус бога. Статус и ответственность - и не покидает своих детей, и любой саддатский ребенок знает, что над ним протянута длань Императора, защищающая его от враждебных магических потоков и Бездны. Император многое сделал для развития науки - встал во главе тех, кто отважно ринулся за знаниями, добровольно позволял испытывать на себе все новые и рискованные открытия, добровольно первым принял механические протезы, когда Черная Хворь едва не убила его. Она отступила, изуродовав его черты - и Император надел длинный плащ с капюшоном, скрывающий его лицо и истерзанную болезнью плоть, замененную на металл, и с тех пор все изображения Императора были лишь такими, а отступнические картины и барельефы разбили и уничтожили... С тех пор прошло не меньше четырех веков - но обретший божественное бессмертие Император по-прежнему был со своим народом, правя страной, и это внушало надежду в любые сердца, дарило покой в тяжелые минуты. Что могла Великая Сука виньесских ведьм против бога во плоти? Только отступить, согнуться рано или поздно перед Сааддатом...
Так их учили - и сейчас Айк смотрит на ведьму, которая впервые прикоснулась к имперскому чуду.

А потом смотрит в указанном направлении, находя единственным глазом уцелевшую башню, возвышающуюся будто последний оставшийся зуб во рту старой шлюхи.
Что их ждет там? Спасение?
Слишком далеко от равнин, но ведьма говорит, что там они смогут укрыться от патрулей, и Айк не думает спорить. Он не прошел бы и столько, если бы не она - не выбрался бы из того завала, а если бы его не убили камни, то нашел бы патруль.
Он кивает, не спрашивая, не выясняя - он умеет слушаться, умеет выполнять команды, научился еще до того, как попал в армию.
И первым пускается в путь - еще поллиги, а солнце уже садится.
- Идем, ведьма, поторопись - закат уже скоро, - напоминает ей, не оборачиваясь.

Они добираются до башни уже в темноте - теперь, когда солнце село, лабиринт развалин кажется еще непроходимее, и Айк до ломоты в единственном глазу всматривается в башню, которая становится с каждым шагом все ближе. Он не обращает внимания на то, что боль в спине стала сильнее - знает, что это еще не конец, им не попалось больше ни одного целого трупа имперского солдата, с которого можно было бы забрать нейростимуляторы, и Айк знает, что к утру боль станет просто невыносимой, и что к ней прибавится еще и откат от принятых капсул, а потому и не думает даже, чтобы тронуть то, что несет во внутреннем кармане куртки. До леса еще немало, а потом ему идти дальше - через эти леса, кищашие враждебной магией, а потому он бережет оставшиеся капсулы как зеницу ока. Единственного ока, хотя боль и усталость терзают его подобно диким псам, сорвавшимся с цепи.
Он даже не смотрит на ведьму, потому что и ей не сладко - слышит по ее хриплому дыханию, по неровному звуку ее шагов.
И когда Айк считает, что они почти у цели - уже видна резная дверь, перекошенная взрывом, но по-прежнему каким-то чудом держащаяся на петлях, ведущая в башню, - он останавливается, хрипло и с облегчением выдыхая, опираясь на винтовку.
- Мы почти пришли, ведьма, но я не вижу здесь спасения... Ты вела нас в ловушку?
Он вообще ничего не видит, кроме очертаний во тьме - и сейчас ему еще сильнее не хватает тонко настроенной оптической системы, дающей изображение в инфракрасном спектре, заменяющем дневное зрение, по одному лишь морганию.
Без брони, без оружия, без оптики - что он здесь, на этом месте смерти? Добыча?

Ведьма кружится по небольшой площадке, усыпанной камнями и обломками - кружится за башней, веля ему молчать. Ее светлые волосы выделяютс в темноте, как и бескровное лицо, но Айк все равно настороже - почем ему знать, не заманивала ли она его сюда ради каких-то своих планов. Разве не слышал он историй о том, зачем ведьмам живые солдаты Сааддата? Разве не знает, что магия требует крови и мук?
Он подбирается - сейчас, в темноте, среди трупов, особенно легко поверить в то, что слышал десятилетия назад, еще ребенком, и сейчас Айк верит, почти верит, глядя на кружащуюся в непонятном волнении ведьму, почти верит и крепче обхватывает бесполезную винтовку, и сжимает кулак металлической руки.
Ловушку она могла ему подстроить и раньше - или не ему, а любому, кто окажется на этом месте, и ее слова его совсем не успокаивают, если и должны были успокоить - потому что она виньесская ведьма, а он штурмовик Империи, и то, что совсем недавно объединяло их в его глазах - ранения, почти утраченные силы, близость к смерти - сейчас кажется несущественным: разве не убьет она его, если это вернет ей силы? Вернет ее магию?
И он крепче обхватывает винтовку, когда она падает на колени, ползает среди камней, что-то боморча - один удар. Ему хватит удара, чтобы размозжить ей череп и оставить ее тело здесь, возле этой башни...
Быть может, она соврала ему о патруле. Быть может, в ее речах не было ни слова правды - почему он пошел за ней?
Потому что она дважды спасла его, говорит Айк сам себе, и все эти муторные, шепчушие голоса умолкают.
Потому что она спасла его - дважды, хотя сама была полумертва.

- Что ты ищешь, ведьма? - хрипит он, подходя ближе, с трудом находя ее среди руин, ориентируясь на светлые волосы и бормотание.
Солнце село, и если она не соврала, патрули снова пройдут по полю боя - и вот-вот выйдут обе луны, рассеивая ночь, и пепел почти прекреатил падать с неба, и дым от догорающих пожарищ почти рассеялся, и они будут как на ладони.
Он может не верить ей - и идти дальше, прочь, туда, где виднеется черная ощетинивщася кустарником граница с лесом, на каждом шагу ожидая смерти, и даже если ему посчастливится настолько, что патрулей больше не будет и он доковыляет до леса, приняв остатки стимуляторов, как он собирается пройти там, через наполненную магией чащу?
А может поверить - снова вручить этой беловолосой ведьме свою жизнь, швырнуть ей в руки, и надеяться, что она не соврала...
Айк останавливается рядлм с ней, по-прежнему не поднимающейся с колен, почти распластавшейся на серой плите, явно творении рук человека.
- Отойди, - произносит, когда разбирает ее хриплый шепот, звучащий не громче, чем ветер, завывающий в трещинах башни.
Как бы ему пригодилось сейчас инфракрасное зрение - но Айк наклоняется, потом встает на целое колено, подобно ведьме, ощупывает рукой из плоти плиту, и когда обнаруживает неглубокий зазор, слишком ровный, чтобы быть естественным, тянется другой рукой.
Поглубже загоняет металлические пальцы в этот зазор - камень скрипит, скрежещет о металл, но сплав выдерживает, а потом Айку удается подцепить плиту, и он рвано выдыхает, собираясь с последними силами.
Напрягается - плечи, спина, чувствуя вес проклятой плиты до последней унции, но все же она поддается - раздается скрежет и медленно, рывок за рывком, она сдвигается в сторону, обнажая бесконечный темный провал и пару ступеней, уходящих в этот бездонный мрак. Из-под плиты вырывается затхлый и сырой воздух, Айк выдыхает.
- Быстро, ведьма, долго мне ее не удержать...

Она не то спускается, не то сваливается по ступенькам в этот лаз, Айк неуклюже сползает следом, едва удерживая плиту, обдирая плечи и затылок, а затем, уже оказавшись в этом холодном мраке, позволяет плите упасть, вновь закрывая проход. Сверху по плите барабанит небольшой камнепад - должно быть, из-за падения сдвинулся какой-то каменный обломок, но так даже лучше - замаскирует то, что эту плиту недавно поднимали.
Айк садится вверху ступеней, давая глазу привыкнуть к темноте. Плечи ноют от нечеловеческого напряжения, спина воет от боли, которую едва ли удастся надолго заглушить даже нейростимуляторами.
Где-то дальше в темноте слышится мерная капель - вода, и при мысли о воде Айк облизывает сухие, покрытые пеплом губы, ощущая дикую жажду.
- Где мы, ведьма? - спрашивает он, и причудливое эхо подземелья играет со звуком его голоса, искажая и унося его вглубь, туда, где есть только холодная тьма. - Уж не в Бездне ли, где ты назначила мне встречу?

Значит, есть места, которые магия не видит - как это возможно здесь, так далеко от милости Бога-Императора, который укрывает свой народ от хищных глаз ведьм?
Но все же возможно - и Айк не хочет опять задаваться вопросом, может ли он верить ведьме, напротив, запоминает эту информацию, информацию о том, что ведьмы не всесильны даже на своей земле, хотя не знает, пригодится ли ему то, что он запомнил.
Он так и сидит на ступенях, наслаждаясь тем, что прямо сейчас они, по словам ведьмы, в безопасности - что не нужно идти, можно дать отдых усталому, вымотанному до предела телу, дать боли взять верх над собой и попытаться обмануть ее вот так, полностью расслабившись и дав пройти через себя, чтобы к утру сгинуть, но ведьма зовет его откуда-то снизу, а потом слабый свет свечи, скрытой за мутным стеклом фонаря, озаряет ее бледное, покрытое пепельными разводами лицо, стены узкой лестницы, ведущей от входа.
На стенах виднеется разноцветная роспись, но света не хватает, чтобы Айк смог разобрать рисунки - он просто видит цвета: тусклые, но все же цвета - красный, желтый, коричневый...

В шахте, почти выработанной, но все еще способной давать так необходимую заводам руду, никогда ничего не рисовали на стенах, кроме пометок углем, ставящихся на полностью выбранных коридорах. Лишь иногда появлялись другие метки: две вертикальные черты и две точки справа. Этот символ значил, что здесь нашел свою смерть один из спускающихся в забой рабочих - и те, кто шел мимо этой метки, на миг адресовали Богу-Императору краткую просьбу не дать душе погибшего в шахте потеряться в каменном лабиринте. Встречались коридоры, где таких меток было немало - не такой уж редкостью были обвалы или выбросы ядовитого газа, когда рабочие слишком глубоко вгрызались в залежи породы. Одна из таких меток обозначала коридор, где погиб отец Айка, и сейчас он ловит себя на мысли, что пытается вспомнить, после какого поворота направо после крупной развилки он дошел бы до той метки?
Сколько он уже не спускался в шахту? Сколько прошло с тех пор, как он покинул почти вымерший от голода поселок вместе с другими изможденными, надеющимися на лучшее рекрутами?
Десять лет, не меньше, и винтовка заменила ему кирку, срослась с ним, как и военная форма.

Капель становится громче - от взрывов наверху потолок игорного зала поврежден, сквозь трещины просачивается вода. Ведьма жадно пьет, подставляя сложенные ковшиком ладони под тонкую струйку, Айк же просто запрокидывает лицо, вставая под капающую воду, открывает рот, жмурится... Вода холодная, свежая, капли бьют его по лицу, разлетаясь на брызги, попадает в рот, сладкая, как вино с пряностями, прибавляет сил не хуже, чем стимуляторы, и Айк сглатывает, чувствуя, как наконец-то горло перестает сушить от горечи принятых капсул.
Однако стоит ему утолить первую жажду, как наваливается голод - при мысли о хорошем куске холодного мяса со свежим хлебом Айк готов убивать.
Он оглядывается в бесплодной надежде, но едва ли под тюком с сеном или перевернутым столом можно отыскать пищу, даже в сундуке, куда заглянула ведьма, лишь принадлежности для игры.
В Империи игорные дома не запрещены, игра легальна - каждый может испытать удачу, если есть кредиты, а если нет - то поставить на кон день, месяц или год собственной свободы.
Играют многие - торговцы, солдаты, даже ученые, и Айк подхватывает рожок с костями, вытряхивает их на ладонь, вытирая мокрое лицо о плечо, напившись.
Кости красивые, тщательно обработанные, сделаны из полудрагоценного камня, достаточно редкого, чтобы быть в чести. Под пальцами хорошо чувствуется гравировка на гранях - Айк на миг сжимает кости в кулаке, а потом бросает обратно в сундук. Они крутятся, а затем замирают - две двойки. Символ смерти в Саддате: две черты, две точки.
Дурной знак? Предостережение?

Айк снова садится на один из тюков, опирается спиной на стену, давая роздых - фонарь, поставленный на стол, освещает круглый зал, тусклые рисунки на стенах, изображающие сцены игры. Едва ли здесь снова начнется игра в ближайщее время - пройдут месяцы, если не годы, прежде, чем город восстановят, и то, если Империя отступит.
Может быть, уже завтра, думает Айк, когда они выберутся утром на поверхность, он вновь увидит наступление Сааддата - услышит рев моторов, лязганье гигантских гусениц...
Эта мысль его бодрит - он все еще жив, и впервые с той самой минуты, как очнулся на камнях под завалом, он по-настоящему может поверить в это.
Он жив.
- Почему ты бежишь от патруля, ведьма? Почему идешь прочь от города и прячешься здесь как крыса, вместе со мной?
Почему ты мне помогаешь - вот что он хочет спросить, но не всем вопросам есть место между ними.

Кощунство - вот что это такое, вот что произносит ведьма, но Айка это не удивляет - что еще может сказать ведьма?
Она не хочет отвечать на его вопросы, не хочет говорить, почему позволила ему идти за собой, почему и сама держится подальше от городских стен.
Он не боится, что она убьет его - если бы могла, уже убила бы, но она не может, потому что что-то не так с ее магией, ее едва хватает на то, чтобы зажечь свечу и найти это место, но ни на то, чтобы поднять плиту, ни на то, чтобы оставить его там, наверху, дожидаться патруля или блуждать по полю мертвецов в ночи, это Айку понятно, однако она все еще ведьма, и ему никак не взять в толк, что она делает.
Почему она скрывается от других ведьм.
Почему вытащила его из-под завала.
Но она не хочет говорить об этом, эта ведьма, держащаяся в стороне от других ведьм, идущая прочь от своего города. Куда?

Айк фыркает, смутно различая ее светлые волосы через разделяющее их пространство зала. В свете свечи они кажутся совсем белыми, как шелк нарядного платья, как первый снег, еще нетронутый тяжелыми ботинками шахтеров.
- Мой Бог-Император уже послал мне тебя, ведьма-отступница, или ты считаешь, что это не проявление его милости?
Дважды он мог быть уже мертв если бы не она - и хотя Айка нельзя назвать истово верующим, он не может не признать, что появление ведьмы, которая не желает ему смерти, сродни чуду.
Много ли таких историй он слышал?
В Империи ходят россказни о ведьмах - полно рассказов, но Айк не помнит ни единого, в котором ведьма помогла бы мужчине, женщине или ребенку из Империи. Не знает ни единого - потому что ведьмы жестоки и кровожадны, потому что тех, кто попался к ним в когти живым, больше не видели никогда.
Будет ли он первым? Первым жителем Империи, встретившим врага лицом к лицу, безоружным, раненым, в одиночестве - но оставшимся в живых?
Рано говорить об этом - он далеко от базы Сааддата по эту сторону Провала, и ведьма права - впереди лес, который ему не перейти.
Если ему и посчастливится пережить эту ночь, если патрули не найдут их здесь, он вссе равно никому не сможет рассказать о том, как ведьма спасла ему жизнь, дважды спасла, потому что сгинет в лесу, и Айк никак не может решить, хорошо это или плохо - то, что его рассказ об этой ведьме умрет вместе с ним.
Он откидывает голову на каменную стену, поудобнее устраивает на тюфяке раненую ногу - боль расползается по всему телу, вгрызаясь и мучая, но если ему удастся немного поспать, быть может, утром он придумает, что делать дальше.
Айк шарит в куртке, достает пакет с оставшимися нейростимуляторами, высыпает на ладонь, разглядывая. Красные - от боли. Синие - для бодрости. Зеленые - успокаивают, желтые - повышают концентрацию, белые - чтобы раны быстрее заживали. Красных больше всего, но на сколько их хватит, если он отдаст часть ведьме?
Он отсыпает три красные капсулы и по одной прочих, заворачивает в обрывок пакета и швыряет через зал ведьме.
- Ты не доползла бы сюда без меня и того, что послал нам мой Бог-Император. Осталась бы там, возле упавшего топтера, и к утру была бы мертва или найдена другими ведьмами. Вот моя благодарность, ведьма. Красная и зеленая дадут тебе выспаться.
Айк и себе отбирает красную и зеленую, остальные тщательно заворачивает обратно - осталось совсем немного.
Сползает ниже, устраиваясь так, чтобы спина болела меньше всего, закидывает в рот две красные, рассасывает их на языке - горько, зато быстрее подействует, иначе он не уснет от боли, становящейся только сильнее.
- Как тебя зовут, ведьма? Или и на этот вопрос ты мне не ответишь?

- Может и в союзе, - хмыкает Айк - да, архиересь, как сказал бы любой священник, с которым ему могло прийти в голову об этом поговорить, но он не собирается болтать со священниками, а кроме них, особой фанатичностью мало кто отличается. - Если для того, чтобы выжить, нам с тобой нужно действовать заодно, то почему бы и им не поиграть на одной стороне, ведьма.
Это, конечно, глупость - и дело не в религиозных различиях. Просто Империи и Виньесу не суждено жить в мире - гористая, глининистая почва Сааддата не в состоянии прокормить народ, Великий Голод унес едва ли не треть жителей Империи, некоторые мелкие поселки вовсе обезлюдели, в иных осталось в живых по десятку человек, а это случилось, когда лишь три лета подряд выдался неурожай - но и до сих пор призрак голода стоит за спинами тысяч людей, подавшихся в столицу в надежде, что Бог-Император прокормит свой народ. Чахлые леса среди выработанных шахт почти пусты - дичь и рыба в редких ручьях выловлена и давно уж съедена, животным тоже не на чем нагуливать количество, и та пища, что раздают в крупных городах от имени Бога-Императора - это переработанное сырье и объедки, синтезированные питательные вещества, в которых нет вкуса, лишь призрачная, фальшивая сытость.
Солдат кормят лучше - но письма из дома не дают обманываться: один лишь год недорода, и Империя вновь будет заполонена трупами тех, кто умер от голода, протягивая руки к изображению Императора.
Виньес, чья плодородная почва изобилует лесами, полноводными реками и пищей, жиреет год от года - но отказывается торговать с Сааддатом. Надменные суки готовы дать Империи захлебнуться слюной, лишь бы не вступать в сделки с фальшивым богом - руда им не нужна, не нужны и драгоценные камни, не нужны изощренные механизмы и научные достижения... Магия жестока. Магия чудовищна. Магия требует жертв.

Айк снова хмыкает.
- Я слышал много чего о ведьмах - и о том, что они способны убивать одним взглядом, и о том, что у них есть хвосты и когти, а еще крылья... Покажи мне свои крылья, ведьма, и тогда, быть может я поверю и во все остальное.
У нее нет ни когтей, ни крыльев - она страдает от жажды, усталости и боли так же, как и он, и так же, как и ему, ей дарит недолгое облегчение красная капсула.
Тамзин.
Ее имя падает посреди пустого игрального зала как кости.
Айк смотрит через зал, находя ее взглядом.
- Тамзин, - повторяет незнакомое, чужое сочетание звуков - там, где он родился, женщин называли иначе. Мягче, мелодичнее - ее же имя звучит непривычно. - Как Черная Тамзин, Королева Мертвых.
Даже в Империи знали о проклятой Королеве Мертвых - о той, что поднимала умерших, и они разворачивались против своих же друзей, против своих же братьев, не узнавая никого, ведомые волей ведьмы.
В это, пожалуй, поверить было труднее всего, но о ней было записано в официальных летописях, и сцены того, как с ней сражались лучшие воины Империи, разыгрывались в уличных представлениях.
- Я запомню твое имя, Тамзин, ведьма-отступница, - говорит Айк, медля прежде, чем назвать ей себя - она не угадала: в Империи не рассказывали, что узнав имя ведьмы, ты отдашь себя в ее руки. В Империи рассказывали, что она получит власть над тобой, если узнает твое имя - именно так Черная Тамзин поднимала тех, кто умер за Сааддат: обманом узнавала их имена, а затем творила свою проклятую магию.
Но этого, пожалуй, Айк уже не боится - если в ведьме и осталась сила, чтобы поднять его после смерти, что ему до того. Он должен был умереть еще днем, не должен был и очнуться, не говоря уж о том, чтобы дойти до сюда, так что для него имеет значение лишь то, что с ним будет, пока он жив.
- Айк. - Все же говорит он. - Отец и мать назвали меня Айком, Айком я зовусь до сих пор. Едва ли кто-то будет вспоминать мое имя - место, где я вырос, давно опустело и люди ушли оттуда, те, кто звал меня по имени, давно мертвы. Даже если я дойду туда, куда иду, я останусь только солдатом Империи, а нам не нужны имена.
Он слушает, как с потолка капает вода - мерно, бесконечно. Закрывает глаза.
- Теперь ты, ведьма, знаешь мое имя, и если ты дойдешь туда, куда направляешься, то...
Айк пожимает плечами, металлический протез скрежещет по каменной стене.
- Куда ты идешь, Тамзин-ведьма?

Айк кивает, не открывая глаз - да, говорят, в Бездне можно найти того, кого знаешь по имени. Можно, пусть это и займет бесконечность, найти тех, кого любил, с кем был близок - если они тоже в Бездне, но кому из любимых пожелаешь этого, оказаться обреченным на вечность в Бездне?
Ему не найти в Бездне, даже если он потратит на это вечность, ту, которую он до сих пор вспоминает, пусть и как полустертый рисунок в рамке, как не найти и их слишком рано умершего ребенка - им не суждена Бездна, в отличие от него. И в отличие от ведьмы.
Быть может, устало, почти сквозь сон, думает Айк, там, в Бездне, все это перестает иметь значение - то, что между ними вражда, освященная их религиями. Может быть, в Бездне имперские солдаты и боевые ведьмы Виньеса пируют за общим столом, не выискивая своих убийц, и им с Тамзин тоже случится разделить бутылку сладкого летнего вина, а не смертельный бой.
Может быть. Чем не детская сказка, если бы в таких сказках была нужда.

Место, где можно разобраться в себе... Ни у одного жителя Сааддата нет такого места - разве что храмы Бога-Императора: заплати немного имперских кредитов и получи благословение или отпущение грехов... Сколько лет он не заходил ни в один храм?
Айк сбивается со счета: слишком давно, и, может, благословения, так щедро оплачиваемые матерью, пока она была жива, истощили свою силу, потеряли ее?
Может, в этом дело, что он сейчас, полумертвый, ждет химического забвения, лежа на вонючих тюках с сеном в каком-то подвале?
А может, все ровно наоборот - и щедрость матери действует до сих пор, и именно потому он жив, а не лежит бездыханным там, наверху, или не попался патрулю, выжив ов время взрыва?
Это слишком сложные материи, вопросы, на которые должны отвечать мудрецы и ученые - Айк всего лишь солдат, который раньше был шахтером, а потому, как бы он не гадал, ответ едва ли получит.
Он вытягивает поудобнее руку из плоти, приваливается к тюку - пахнет так себе, и шею покалывают торчащие из грубой дерюги сухие бустылы сена, но это ненамного хуже, чем казармы штурмовиков, и куда лучше, чем лежать мертвым на камнях там, где Тамзин нашла его.
- Туда, куда не дотянется ваша магия. Туда, где получу новый глаз и новую ногу, Тамзин-ведьма, а после... Да, после я вернусь. Пока идет война, такие как я получают еду и все необходимое, если могут вернуться в бой - я могу.
Десять лет. Десять лет прошло с тех пор, как он уехал из поселка с рекрутерами. Десять лет, как надеется забыть все, что было до того: выработанный рудник, Великий Голод, смерти...
Легко забывать в горячке боя - но отчего же после воспоминания возвращаются, нахлынивают на него, еще сильнее, еще болезненнее.
- Я солдат, ведьма. Я не ищу новых сражений - они сами находят меня. Я получаю команду - так воюют все солдаты, или у вас, ведьм, все иначе?
Он вспоминает ту последнюю команду, что получил - команду к отступлению.
А потом взрыв - взрыв такой чудовищной силы, что даже ему, десять лет сражающемуся за Империю, не припомнить подобного.
- Что это была за магия, ведьма? Если ты так уверена, что мне не пройти через лес, то можешь рассказать, не так ли? Эту тайну я никому не раскрою, раз буду мертв - что это за магия? Здесь были сотни машин, десятки сотен, на земле и в воздухе, и люди - это должно было сломать вашу последнюю линию обороны... Войне оставалось немного, но эта магия...
Он открывает глаз, смотрит вверх, на покрытый трещинами потолок.
- Я никогда не видел ничего подобного.